— Ого! — послышался чей-то одобрительный голос по адресу такой солидной вместимости кубка.
— Что занимает сейчас все наши думы? Чего хотим мы все, друзья, и русские, и поляки, братья-славяне по крови, которых целые века розни и вражды откололи друг от друга вопреки сердцу и разуму?! — так продолжал барон, очевидно заранее подготовивший свой маленький спич. — Мы братаемся на службе и за своим столом. Роднимся друг с другом при помощи святых уз брака. И все это ведет к одной славной цели: к единению двух славянских главных народов, за которыми, как овцы за своими вожаками, пойдут и все другие славянские племена. И настанет день, когда будет над полумиром господствовать славянское племя. Будет едино стадо и един пастырь! Так выпьемте же последнюю чару нынче за эту нашу надежду, за единенье славян!
— Виват! Жие! Урра! — прокатилось в ответ.
Даже четверти кубка не осушил барон, как ни старался, чтобы не ударить лицом в грязь. Кубок был живо дополнен и пошел вокруг стола, пополняемый после каждого гостя. Никто не выпивал больше самого хозяина.
Хохот, клики, гром музыки — все слилось в какую-то хаотическую симфонию звуков и голосов, стройную и дающую подъем, несмотря на весь разлад отдельных звуков и тонов.
После десятка рук чара очутилась в распоряжении пана Торлецкого, приезжего шляхтича из Кракова, дальнего родича баронессы.
Когда он поднялся, взоры всей компании невольно обратились к нему.
Мужчина лет сорока, роста без малого трех аршин, с мощной грудью, широкоплечий, в дорогой расшитой чамарке, он одной рукой взял чарку и та почти скрылась в этой волосатой огромной руке.
Расправя густые длинные усы, он сильно крякнул и от этого лицо его, без того покрасневшее от выпитого вина, стало пылающим, багровым, в особенности пламенел толстый, нависающий над усами нос привычного "питуха".
Весь он словно сошел с потемневшей картины, украшающей стены шляхетского древнего замка, выскочил из страниц "Дядов", где поэт так хорошо описал людей доброго старого времени, когда молодецки пили и били врагов Речи Посполитой.
Басом, вполне соответственным своему дородству и росту, великан проревел при наступившем общем молчании:
— За нашу отчизну! За единение всех славян!
Среди полного молчания поднес он кубок к губам. Глаза всех были прикованы к этому кубку, к этому приоткрытому рту.
Челядь, даже музыканты на хорах поднялись, сгрудились, смотрели: что это происходит внизу?
Медленно, не переводя даже духу, стал осушать чару пан Торлецкий.
