Образ этого земца, с которым вынуждены были считаться и князья, и фабриканты, особенно близок Юричеву. Будь Юричев литератором, он бы, наверное, написал книгу о человеке, которого даже жандарм не решился выдать карателям – испугался народного гнева.
Борис Львович Каган был видным общественным деятелем, просветителем, врачом, революционером. Его преследовали. И в годы наступления реакции он уехал в Америку. Но не выдержал там больше двух лет и вернулся в родную Кривякинскую больницу, по которой скучал за океаном… Когда он умер, вся округа провожала его, гроб несли на руках. Похоронили Кагана в Новлянском, возле церкви. На белом камне высекли надпись:
«Жертве беззаветной любви к ближнему…»
– Замечательный был человек!.. У фабриканта выпросил старый паровоз, приспособил его, чтобы в больницу дать электричество, – сказал Юричев. – Предприимчивый был, как видите… А вот не предприниматель в американском смысле этого слова… Потому что не о себе думал, а о людях. Как для людей лучше сделать! Общественник по натуре…
– Мы с Ростовским хлопотали о мемориальной доске, – сказал Юричев. – Обратились в Музей Революции, там нас поддержали…
О Ростовском упомянул он так легко, просто, что мое предположение о соперничестве тут же отпало. Все же я спросила, использовал ли Ростовский в своих очерках материалы из папок Юричева.
– Частично, – сказал он. – Но у него есть и свое, чего у меня не было… Например, сведения о пребывании Гоголя в Спасском – его заслуга…
От Юричева я узнала, что Ростовский пенсионер Химкомбината, тоже краевед, влюбленный в родные места.
– Пусть пользуются, кому надо, – сказал Юричев. – Один экземпляр я историческому музею подарил, в Коломне… Разве мне жалко? Один раз только мне стало обидно. Какая-то женщина читала лекцию в парке о нашем районе прямо моими словами… Ей записку прислали – откуда она почерпнула такие знания? И она – что бы вы думали? – стала говорить что-то невразумительное, мяться… Почему бы ей не сказать?
Вечером он пришел к нам. Пока мужчины спорили о том, когда в Воскресенске впервые появился футбол, мы с дочкой накрыли стол в саду под старыми вишнями.
Солнце садилось, освещая лиловые султаны иван-чая. С писком носились ласточки. Мы пили красное венгерское вино, закусывали сыром и говорили о жизни давно минувшей и недавней. О жизни будущей и настоящей. Даже самая скромная трапеза на свежем воздухе, с зеленоватым небом и первыми розовыми звездами над головой, с шелестом листвы возле лица, свежим запахом травы и близкого леса – становится праздничной.
