23. Мэн. Или Массачусетс…
Я занялся лентой Мебиуса и, следя за ползунком, огибающим петлю вновь и вновь, удерживал перед мысленным взором изящный, нежный живот Амариллис, украшенный значком инь-ян. Вскоре голова моя раздалась вширь, а затем и вдоль, но на сей раз сошло без тошноты.
Я провалился в зазор и очутился у хопперовской станции «Мобилгаз», на той самой пустынной дороге, летним вечером, в тишине, сотканной из стрекотания сверчков. Было очень свежо, даже прохладно. Вывеска «Мобилгаза» чуть поскрипывала, раскачиваясь на ветру. В лиловом, еще светлеющем небе мелькали летучие мыши. Я подбросил камешек – одна метнулась следом. Одиночество, подумал я, – вот оно, исконное, без прикрас, состояние человека. А прочее – лишь приправа.
Человек у насосов расставлял бочки с бензином штабелями.
– Медленно нынче вечереет, – заметил я.
– Медленно, – отозвался он, – как всегда. А я, видишь, застрял тут: и рад бы в рай, да грехи не пускают.
– А выговор-то у вас английский.
– Эй, дружище, это твой зазор. Вот научишься говорить, как в Мэне или Массачусетсе, глядишь, и я заговорю как положено. Дошло?
– Слушай, приятель, я же, как ты. Американец.
– Что-то не верится. Откуда ты?
– Родился в Пенсильвании.
– А теперь-то откуда?
– Из Лондона.
– Лондон? Английский?
– Да.
– Вот черт.
– Ты что это?
– Дочка у меня ездила в Лондон на экскурсию. Повели их в музей и показали неприбранную постель: простыни грязные, мятые, тампон использованный валяется и резинка. В музее! И это они называют искусством, а?
– Лучше не думай об этом, – посоветовал я. – Думай об Эдварде Хоппере.
– Да я только ради него и торчу в этой дыре! Больше тут никто не останавливается.
Я сочувственно покачал головой:
– А холодновато тут вечерами, да?
– Тоже мне, пожалел! Прямо бальзам на душу пролил! Замерз – так включи обогреватель.
Он покончил с бочками и скрылся из виду.
На дороге замерцало бледное пятно – футболка Амариллис. Она приближалась, и вот я уже смог разглядеть слова:
Мир есть что угодно, что имеет место.[73]
– Это что, Витгенштейн? – осведомился я.
