— А теперь танцевать, — я поднял пакет над головой и улыбнулся во все щеки бедной Жар Бабочке, которая от нетерпения уже… Что же она уже? Издергалась, вот.
— Какие танцы? — возмутились зайцы. Но по причине их малого роста данные возражения не принимались во внимание. В конце концов, пакет не им предназначался, а тяговой силе.
Корзину стало основательно потряхивать. Это Жар Бабочка, согласная от нетерпения на все, стала дергать ногами в безвоздушном пространстве Великой Вселенной. Не знаю, как это выглядело в натуре, но трясло сильно. Зайцев мотало по корзине, словно плюшевых.
— Все, — выдохнула Бабочка и протянула ко мне хобот-клюв. И до того у нее были жалостливые глаза, что я не стал больше издеваться над бедным насекомым и протянул пакет.
Видел бы кто, как она обрадовалась.
Пакет Бабочка разворачивала с осторожностью сотрудника саперного батальона. Зайцы обступили колдовавшую над пакетом голову, и тихо подсказывали, с какой стороны лучше отрывать заклепки.
Через полчаса кропотливого труда, раздался легкий хлопок, говорящий о том, что послание, наконец, извлечено.
Но сразу же за этим, со стороны головы Жар-Бабочки и зайцев, раздалось разочарованное гудение. Я протиснулся сквозь толпу и взглянул, в чем дело. Разгадка всеобщей грусти пришла немедленно. Получить письмо не главное. Главное — прочитать его. Каракули на нескольких страницах были на старорусском языке, которым, насколько было известно, во всей вселенной пользовались только именно старые русские, да еще мой паПА. Я? Конечно. Я же сын своего паПА.
— От потомка вашего письмо, — со знаем дела и важности ситуации сказал я.
Глаз у Жар-Бабочки загорелся нетерпеливым огнем и она протянула сворачивающиеся в трубочку листы мне:
— Прочитай, пожалуйста.
Если ко мне обращаются по человечески, то я всегда всем сердцем. Так бы всегда. А то сразу высшую меру, высшую меру!
Отодвинув, таращащих на меня глаза, зайцев в сторону, я уселся за стол, предварительно смахнув с красной материи крошки. Кушают они здесь, что ли. Потом разгладил листы руками.
— Письмо! — начал я чтение в мертвой тишине, — Предназначено Жар Бабочке!
— Дальше, дальше! — облизала сухой клюв Бабочка.
И я стал читать. С выражением в голосе. Медленно, с расстановками на знаках препинания.
«Здравствуй дорогое папа-мама-баба-деда! Пишу тебя я, твой родной единоутробный детеныш».
Бабочка заголосила противным скрипучим плачем, но быстро зажала сопли под моим строгим взглядом.
