Неужели несет он наследника Ара-Лима, ребенка Хеседа и Тавии? Не может такого быть!
— Может, лесовик, может, — ворон от Йохо не отставал. Изредка взлетал к верхушкам деревьев, местность обозревая. Но все больше рядом с крыла на крыло ворочался. Предупреждал о ямах, листвой запорошенных. О лужах скользких. О кочках неприметных. В мысли чужие без разрешения влезал. Колдун ясно приказал, за каждым шагом посланца следить.
— Как же так? — удивлялся Йохо, ступая по тропе незаметной. — Зверь, и тот детеныша своего одного надолго не оставляет. От зуба шального бережет, из пасти кормит. А королева, выходит, мальчонку бросила? На телохранителя оставила? Куда король наш, добрый Хесед смотрел? Это же детоубийством пахнет.
— Дураком ты, лесовик, был, дураком и подохнешь. Королева и король в столице осажденной остались. Уж не знаю, живы ли? А телохранитель верный, Элибр смелый, наследника из города обреченного сквозь заграждения кэтеровские провез. Невелик шанс был, но майр тот случай использовал. А потом и жизни не пожалел за куль, что в сумке твоей сны видит.
— За силу и надежду.
— Что? — не понял ворон.
— За силу и надежду Ара-Лима. Так майр Элибр сказал. Что же теперь с детенышем станет?
— О том мне не известно, лесовик. Будущее только колдун Самаэль знает. Только он один сквозь туман времени видит. Ах ты, дрянь!
Старый ворон, откуда только сила в седом крыле взялась, взвился черной стрелой, прошелестел по кронам деревьев. Обратно вернулся не один, с ношей тяжелой. Швырнул на землю, сам сверху уселся. Под когтями Авенариуса голосила серая птица со спиной ободранной, с клювом грязью перемазанным.
— На что тебе грифон? — лесовик узнал птицу глупую, которую по дороге к дубу спугнул.
— Она за тобой от самой деревни следует, — пояснил ворон, тюкая твердым клювом по черепу грифона. — Я ее давно заприметил, да только дрянь хитрая, далеко от нас держалась, по кустам пряталась. А тут чуть ли к тебе в пазуху полезла. Следила, стало быть. И все, о чем мы говорили, слышала. А ну сказывай, отродье смердящее, что задумала?
Ворон перенес вес тела на правую лапу, на ту самую, которой на горло серой птице наступил.
Птица захрипела, высунув узкий язык, и часто заморгала.
— Она не сможет ничего сказать, пока душишь ее.
Ворон щелкнул клювом и нехотя ослабил давление.
Серая птица никак не хотела приходить в себя. Она дико крутила глазами и дергалась, словно ее только что сбили стрелой.
— Дай-ка я, — попросил Йохо, знающий, как надо поступать с молчаливыми птицами.
