Маркс был в то время действительно совсем таким, каким он представлен на его портретах, которые принадлежат тому времени. Он показался мне скорее среднего роста, но довольно широкого сложения, был очень приветлив с нами обоими, но сразу чувствовалось во всех его движениях и словах, что он вполне понимает свое выдающееся значение.
55
Никакой мрачности или замкнутости, о которой я от кого-то слыхал, я в нем совершенно не заметил.
В то время в Лондоне был такой туман, что во всех домах горели лампы, в том числе и у Маркса, и я даже ясно помню, что у него светилась лампа с зеленым абажуром, но и при этом освещении я хорошо рассмотрел и его, и его кабинет, в котором три стены были уставлены книгами, а на четвертой были какие-то портреты.
Кроме его и Элеоноры, никто к нам не выходил, и у меня составилось впечатление, что в то время в его домике не было других членов семьи Маркса. Элеонора же все время выбегала к нам и, сидя на кушетке несколько в стороне, принимала участие в разговоре, причем нам приносили по чашке чая с бисквитами, и разговор продолжался главным образом о наших народовольческих делах.
Маркс чрезвычайно интересовался ими и говорил, что наша борьба с самодержавием представляется ему и всем европейцам чем-то совершенно сказочным, возможным только в фантастических романах.
Просидев с полчаса, мы с Гартманом не хотели его задерживать и отправились домой.
Но когда через два дня я снова зашел к нему перед отъездом, я тоже провел с ним и с дочерью некоторое время и при прощании он мне вручил приготовленные для меня пять или шесть книжек и снова обещал написать к той, которую мы выберем, предисловие, как только мы пришлем к нему первую корректуру перевода.
Узнав, что я через две-три недели возвращусь в Россию, он крепко пожал мне руку с пожеланием счастливого возвращения оттуда.
Мы оба обещали переписываться друг с другом, но это не осуществилось.
Возвратившись в Женеву, я нашел там письмо Перовской о том, что ряд готовящихся событий требует моего быстрого возвращения.
Я собрал нужные вещи и поехал, но 28 февраля при переходе границы около Вержболова был арестован под именем студента Женевского университета Локиера и перевезен в Варшавскую цитадель, где узнал о событиях 1 марта посредством стука в стенку от сидевшего рядом товарища Тадеуша Балицкого.
56
Я был уверен, что теперь меня казнят, как только откроют мою фамилию, и не раз ощупывал пальцами шею, стараясь представить, как около нее будет стягиваться петля. И это, конечно, случилось бы, если бы арестованные в то самое время Перовская, Желябов, Кибальчич и другие не встали впереди меня на дороге к эшафоту.
