«Похоже, Генрих Английский все еще достаточно привязан к своей почти бывшей жене, раз дает ей такое прощание», — подумал Жан.
Он вспомнил ту женщину, с которой он встретился нынешним утром, — и не улыбнулся своей мысли.
Меч был инструментом, практичным, смертоносным, и Жан редко думал о нем иначе. Но сегодня, когда солнце блестело на его гранях, лезвие снова показалось ему дверью, быстрым переходом в иной мир. Жан уже давно перестал вести счет своим мертвецам, потому что во время войн под его мечом пало слишком много людей. Однако ему казалось, что меч помнит обо всем, что он сделал, о каждом человеке, над которым он поднимался, соединяя его последний взгляд на этот мир с первым видением нового. Оружие сохраняет на своей поверхности частички их жарких молитв, их громких проклятий.
Жан уже довольно долгое время погружал оселок в воду и водил его вдоль обеих кромок косыми длинными движениями, когда тень заслонила ему солнце.
— У тебя есть все, что нужно? — спросил Такнелл, не сводя глаз с меча, лежавшего на коленях француза.
— Все, о чем я мог бы пожелать, — ответил Жан, возвращая меч в мягкие кожаные ножны. — Уже время?
— Время? — непонимающе переспросил Такнелл.
— Идти на вторую встречу с королевой, — мягко пояснил Жан. — Она попросила, чтобы я пришел ближе к закату.
— Да. Пора. Ты должен следовать за мной. — Но офицер не тронулся с места, не отрывая глаз от меча. Жан ждал. Всегда находился кто-то, кому нужно было поговорить с ним о том, что ему предстояло сделать. Как правило, это был родственник, иногда — слуга или друг. — Но я уже сказал тебе: она не королева. Вчера король лишил ее титула.
Он пытался говорить хладнокровно, однако из этого ничего не получилось.
— Так часто бывает, — сказал Жан. — Когда врага низводят до положения простолюдина, это…
— Она не простолюдинка! — взорвался Такнелл. — Она бесконечно благородна, несравненно прекрасна, а он… — Англичанин отвернулся, пытаясь скрыть гнев и боль, исказившие его лицо. И совершенно детским голосом добавил: — Я отдал бы за нее жизнь. Охотно.
— Боюсь, такую замену не примут.
Жан осторожно положил руку Такнеллу на плечо. Тот сразу же отстранился. Как неизменно убеждался Жан, жалость быстрее всего заставляет мужчин проявить твердость.
— Занимайся своим делом, француз! — прорычал Такнелл.
Он отвернулся, дождался, чтобы Жан убрал меч, а потом снова привел его на газон.
Она ждала его там с двумя дамами. Как только он появился, они прервали разговор.
