– Не такое, как Рождество, – с серьезной решимостью ответила она. – Но начало нового года – это что-то новое, чистое и юное. Ты можешь оставить позади свои ошибки и разочарования и попробовать начать все сначала.
– Можно, конечно. – Голос его смягчился. – И ты полагаешь, что если мы с тобой встретим Новый год вместе с верой в сердцах и молитвой на устах, то на нас снизойдет благословение и мы сможем начать все заново?
– Мы можем, по крайней мере, вознести молитву. – Харриет никак не могла разобраться в его настроении.
Дафф провел рукой по ее волосам, наслаждаясь прикосновением.
– Хорошо, – ответил он. – Я приеду без опозданий, обещаю. Все еще ждешь чудес, Харриет?
– Если ты веришь в чудо, то оно произойдет. Кто-то сказал – по-моему, святой Августин, что есть вера, пока ты веришь в то, чего нельзя увидеть.
– Да... да... может, эта твоя вера передастся и мне, – медленно проговорил Дафф, и вдруг в его глазах вспыхнула озорная искорка. – Они что, пичкали вас житиями святых и всякой другой чепухой?
– Да, и еще житиями мучеников, но они мне не очень-то нравились, все утыканные стрелами и тому подобное, и бродили везде со своими глазами на тарелках, – вполне серьезно ответила Харриет, и Дафф расхохотался.
– Какое ужасное прочтение! Кто бродил с глазами на тарелках?
– Я не помню – всегда была не в ладах с мучениками. Они так наслаждались своими несчастьями!
– А ты своими не наслаждаешься?
– Мои – совсем не такие. – Она выскользнула из-под его руки и выбежала из комнаты.
Весь день с угрюмых небес сыпались редкие снежинки, которые таяли раньше, чем успевали коснуться земли. Однако к ночи пошел настоящий снег, и настроение у Харриет улучшилось. Она прямо-таки видела все эти рождественские забавы, которых так ждала: снеговики и санки, катание на коньках по льду замерзшего озера и прочее веселье.
После завтрака все отправились играть в снежки и до упаду смеялись над ужимками собак, а скорее Парня, потому что прыжки и развороты овчарок были полны грации и восторга, но Парень на своих коротеньких кривых лапках вскоре совсем утонул в снегу. Из сугроба торчала только его мордочка и с упреком смотрела на всех из-под косматых бровей.
– Не переживай, мой бедный! – говорила Харриет, в очередной раз выкапывая его из сугроба, но он был обижен, что хвост его повис, и пес затрусил в дом, где позже Харриет нашла его в гнездышке на подстилке Курта. Девушка заботливо опустилась перед ним на колени, но пес посмотрел на нее с таким странным выражением, что она села на корточки и на минуту засомневалась, стоит ли ей вообще его трогать. В этих влажных глазах светились такая мольба и понимание, такая покорность судьбе, что у Харриет мурашки по спине забегали. Он сидел так смирно и так внимательно смотрел на девушку, что казалось, пес пытается что-то передать ей. Харриет взяла его на руки, чтобы утешить, и глаза ее наполнились слезами, когда он начал с обычной благодарностью за оказанное внимание тихонько поскуливать и облизывать ей лицо.
