Согласно французскому исследователю и составителю хрестоматии ранних лингвистических концепций Шарлю Тюро, философы XIII века, такие как Абеляр, Петр Гелийский и другие, расценивали грамматику не как искусство правильно говорить и писать, но как чисто умозрительную науку, которая ставила своей целью не прояснение фактов, а объяснение глубинных причин и premiers principes. Этот подход не безразличен и модистам, и современным лингвотипологическим концепциям (от лингвистики ‘как’ – к лингвистике ‘почему’).
Идея же посредника перетекает у модистов в проблему собственно лингвистического плана. Происходит это вместе с перенесением концепта общего, универсального из сферы, как это было бы сейчас сказано, экстралингвистической, в сферу языковую (полностью – в номинализме, или частично – в концептуализме или умеренном реализме). Но если у Боэция (и у Платона) мировая душа – которую, в определенном смысле, можно понять и как универсальный общечеловеческий язык – является посредником между миром материальным и миром идеальным, то для модистов как раз мир идей становится посредником между лингвистической и экстралингвистической сферой.
Особое почтение по отношению к языку, тем не менее, не приводит модистов к сколько-нибудь подробному и обстоятельному исследованию свойств конкретных языков. «Грамматика - одна и та же во всех языках, хотя частности и различаются», как было сказано Роджером Беконом незадолго до ‘эпохи модистов’. К его словам присоединяется и Роберт Килуордби: “Поскольку наука одинакова для всех людей, одинаков и ее субъект. Таким образом, и субъект грамматики должен быть одинаков для всех”. А посему, наука о языке, как подлинная наука, не может заниматься чем-либо помимо общих свойств грамматики, но на материале одного, самого универсального, т.е. латинского, языка – крайности универсализма и монолингвизма здесь сошлись воедино.
В целом же, если конкретные факты латинского языка иногда интерпретируются модистами весьма наивно, то общетеоретические их положения о соотношении логики и реальности, различных языков и общей грамматики с определенными допущениями могут быть приняты и принимаются в современных работах. В частности, выделение аспектов природы вещей, идей и семантики слов, которое, собственно, и дало наименование данному течению мысли: modi essendi, modi intelligendi, modi significandi и modi construendi (ср. ельмслевские ‘форма и субстанция выражения/содержания’). Из вышеприведенных модусов наиболее близки собственно языковой сфере последние два: модус обозначения и модус построения [45, с.22-21]. В каком-то смысле эти понятия предвосхищают будущие понятия внутренней формы и идиоэтнической специфики языковой картины мира. Это предвосхищение, однако, находится in potentia: в первую очередь модистов интересуют сходные способы обозначения вещей, построения фраз и говорения. Но ‘сходный’ не значит ‘одинаковый’, различие имплицитно подразумевается, однако акцент делается не на нем, а на универсальном, на универсальной грамматике и логике. Это вполне объясняется тем, что собственно лингвистическая проблематика являлась не самоцелью средневековых исследователей, а следствием поисков ими метода исследования окружающего мира. Модусы обозначения и универсалии воспринимались ими как модель для всей науки.
