...Вскоре, когда я с Брудным шагал по задам деревни, до слуха донесся треск винтовочного залпа.
Рассказывая об этом вечере, не могу миновать еще один эпизод.
Брудный привел меня к своему наблюдательному пункту. Место было выбрано толково - несколько на отшибе от деревни, в самой высокой точке горюновского холма. Оттуда открывался обзор на все триста шестьдесят градусов. На участке виднелись прутья ягодников и ветки молодых яблонь, опушенные снежком. Бойцы рыли под полом окопы. Тут же присутствовала хозяйка - молодая мать.
Надо ломать дом, нельзя оставлять наблюдателям противника этот ориентир.
- Уходите отсюда. Выселяйтесь.
На руках женщины ребенок, за юбку держится другой, постарше. Она вспомнила о муже, он выбирал это место, любил сидеть, глядеть вокруг, сам посадил сад.
- Уходите. Сейчас будем ломать.
Ответы кроткие. Без истерики. И потому еще больше берущие за сердце.
- Куда же нам? Как же мы навсегда останемся без дома?
Что ответить? Я сказал:
- Отечественная война. Понимаете: Отечественная война.
Много раз произносил я эти слова, но никогда еще не проникал так в их глубину. Отнимаем у молодой матери прибежище, сами рушим ее дом. Какое у нас право? Отечественная война.
Думаю, женщина поняла меня. Она ни о чем больше не спросила, не возразила. Лишь глаза позволяли угадать сколь велико ее горе.
...Почему-то это осталось одним из поразительных воспоминаний о днях подмосковного сражения. Отечественная война. Самое священное. Выше всего. Даже материнство склоняет перед нею голову.
...Танки! Они появились не спереди, не слева, не справа, а с тыла, с той стороны, где шоссе, обозначенное вылизанными ветром островками асфальта, чернеющего меж косячков снега, убегало к Москве. Не завладев станцией Матренино, обойдя ее, противник где-то нащупал слабину и, сломив сопротивление, вырвался танковой колонной на основную магистраль. Но наш узелок в Горюнах преграждал прямое сообщение на шоссе, стоял у противника поперек горла.
Встают в мыслях те минуты... Сидя в железнодорожной будке, я вдруг услышал гул моторов. Почти в это же мгновение с негромким сухим треском бронебойный снаряд прошил стену, разнес вдребезги телефонный аппарат и, продырявив еще одну стену, ушел дальше. Сунув за телогрейку пистолет, я побежал на волю. Повар Вахитов, еще ни о чем не подозревая, священнодействовал над раскаленной плитой.
С порога сквозь поземку я увидел танки. Шли, приближались десять или двенадцать бронированных темных коробок, устрашающе рыча. Шли развернутым строем, нагло, без пехоты. Одна машина - большущая, наверное командирская, - стояла рядом с моей будкой. Башня была обернута красным полотнищем. Торчал прутик антенны. Высунувшись по пояс из приоткрытого люка, танкист оглядывал местность. Меня он не заметил.
