Не случайно немцы решили назначить судью из «местных». Еще раз они демонстрировали этим свою полнейшую уверенность в победе. Кроме того, этим оккупанты предупреждали всякие сомнения в объективности судейства. Впрочем, как говорит пословица, шила в мешке не утаишь: кое-кому из киевлян уже было известно, что судья — один из организаторов националистических команд «Рух» и «Сич» — прибыл в Киев из Львова, где вполне успешно совмещал занятия спортом со службой в полиции.
В разгоряченном мозгу Василия стремительно проносились мысли. Многое отдал бы он сейчас, чтобы оказаться на месте Котьки. С ленивым безразличием вошел он в другое отделение раздевалки, размышляя над тем, сможет ли выбраться его дружок из засады, когда игроки противника выйдут на поле и в раздевалке никого не останется. И потом, если Котьке удастся подслушать планы «Люфтваффе», успеет ли он сообщить об этих планах Русевичу или Свиридову? Если не успеет, то вся затея Василия — мыльный пузырь, и риск этот ни к чему.
Вскоре к стадиону прибыли три машины с солдатами. Появились отряды полицейских и эсесовцев с огромными овчарками на ремнях. Ворота предполагалось открыть за полтора часа до начала состязания, но вокруг стадиона уже собирались толпы людей.
Василий нетерпеливо поглядывал в окно раздевалки — его очень тревожило отсутствие Русевича и Свиридова: он считал, что перед матчем они должны были бы размяться. Он чихнул и вспомнил о Котьке, в эти минуты томившемся на крыше раздевалки. Тот не мог позволить себе такую вольность и, вероятно, переносил теперь самые горькие муки. Так оно и было: словно на зло Котьке страшно хотелось чихнуть — пыль здесь стояла столбом. Эта неодолимая потребность отвлекла его от прямого задания, к тому же как-то неожиданно к нему подкрался страх. Заглядывая в щель, он сразу узнал полированную лысину тренера «Руха». Не все игроки «Люфтваффе» были в поле его зрения — часть из них сидела у стены, а другие расселись вокруг Глобы и слушали его негромкую речь.
Как видно, было в этой речи что-то очень смешное: немцы переглядывались, подталкивали друг друга локтями и посмеивались, а Глоба все чаще заикался, растерянно разводил руками и краснел. «И чего он, плешивый, краснеет? — удивленно думал Котька, напряженно вслушиваясь и с трудом улавливая отдельные слова. — Вон, лысина, будто вишневым соком намазана. И почему немцы усмехаются все время? Может, он рассказывает о чем-то веселом? Нашел тоже когда веселиться, и хоть бы громче говорил!»
