37. Я открываю дверь.
Я вижу твою маму.
Хрупкая, измученная твоей потерей и выходками твоего пьяного отца, она стоит на пороге, как-то совсем по-новому смотря на меня (не берусь описывать этот взгляд, ибо во взгляде этом было всё). Я, удивлённая её приходом (и в первую очередь тем, как она меня здесь нашла), приглашаю её в дом. Она неспешно раздевается и проходит на кухню. Достаёт из пакета вафельный торт и говорит «к чаю».
Чай. Есть ли у меня дома чай?
Помню, давно точно так же к ней пришла я, только к чаю у меня ничего не было, но вид мой был такой же— уставший и больной. И ты тогда была ещё жива.
Она находится рядом со мной, сама, видимо, не до конца понимая, что тут делает, и, после долгой паузы, начинает говорить. Как же непривычно разговаривать с ней и слышать её. Незнакомое мне ощущение.
Её удивляет мой внешний вид. Она спрашивает про волосы, говорит, что я совсем другая (Да, конечно, я другая! А какой я должна быть? Кого она хочет увидеть?).
Я благодарю её за то, что она нашла нужным сообщить мне о похоронах. Она понимающе кивает головой.
— А я ещё сомневалась,— виновато произносит твоя мама.
И мне становится жутко от того, если бы я узнала об этом, например, месяца через три.
Я ещё раз благодарю её.
Она просит меня рассказать о тебе.
Удар ниже пояса. Зачем она просит об этом, причиняя мне невыносимую боль?
Я могу рассказать о тебе слишком много, поэтому я молчу.
Она говорит о любви к тебе, о непроявлении её, о сожалении. Я не узнаю твою мать. Мне кажется, что я соскучилась по ней. Она берёт мою руку и заканчивает свой монолог фразой, которая меня поражает. Она говорит о том, что я — это единственное, что осталось от тебя, я — это часть тебя. Я — это то, что она может любить. Теперь, когда она это поняла, она не хочет терять меня. Почему люди понимают так поздно?
У неё больше нет детей.
Я по-прежнему молчу и, с удивлением для себя, понимаю, что она тоже единственное, что у меня есть от тебя. Что из её груди ты пила молоко, и появилась ты тоже из неё. И она страшно мучилась, рожая тебя, а потом с обессиленной любовью прижимала твоё маленькое тельце с крошечными ножками и ручками к своему.
И её тело стало мне родным. Мне захотелось её обнять, чтобы почувствовать остаток тебя.
Мы сидели, сплоченные своей трагедией, и разделяли вместе твоё присутствие в нас обеих. Так я стала для твоей матери частью её новой жизни, а она — частью моей.
Она нарекла меня своим третьим ребёнком и попросила разрешения приходить.Пригласила меня к вам домой, но я отказалась. Она всё поняла.
