В Рединге царила атмосфера праздника. Развевались флаги, повсюду бродили люди в свитерах грубой вязки и шляпах, поголовно все здоровались с Гортензией и почти все – с Жюльеттой. Судя по всему, воспитанница Джона отлично вписалась в коллектив лошадников.
На заезды он почти не обратил внимания, потому что рядом бесновалась и скакала зеленоглазая бестия. Жюли размахивала руками, свистела и улюлюкала, тетка не отставала от нее, и Джону в конце концов стало немного повеселее. Он даже поставил на симпатичную лошадку в яблоках и, к своему удивлению, выиграл около двадцати фунтов, заодно узнав, что это был некий Фукс. Тетя и Жюли немедленно и презрительно высмеяли его, сообщив, что фукс – это звание, означающее, что шансов у лошади почти нет. На самом деле этого самого Фукса звали Шампиньон.
Наконец обе дамы охрипли, проголодались и изъявили желание отправиться в цирк. Джон вздохнул и поплелся за ними. Он чувствовал себя совершенно покинутым, потому что ни Гортензия, ни Жюльетта не обращали на него ни малейшего внимания и горячо обсуждали достоинства и недостатки лошадей, жокеев и владельцев конюшен.
И наконец они оказались в цирке. Здесь провожатым стала Жюльетта. Она выбрала лучшие места, она торопливо и понятно разъяснила, что и как здесь называется, она сунула им с тетей по программке и опять куда-то унеслась. Гортензия расстегнула куртку и благостно огляделась вокруг.
– Я не была в шапито тысячу лет! Все тот же чарующий запах манежа...
На взгляд Джона, здесь изрядно попахивало конским навозом, опилками и еще чем-то резким, но он предпочел повременить с критикой. Вернулась Жюльетта, ловко пробралась сквозь толпу и вручила Гортензии и Джону по странному устройству, состоящему из оструганной палочки, на которую навертели огромный и лохматый пучок чего-то, напоминавшего очесы пакли, только ярко-розового цвета. Джон в недоумении смотрел на странную штуку, а Гортензия счастливо и очень молодо рассмеялась и с наслаждением... лизнула розовый пух! Джон посмотрел на Жюльетту, и та залилась смехом.
– Ты хоть понюхай, граф. Это не опасно.
Он и понюхал. В тот же миг юная нахалка непринужденно толкнула его под локоть – и все лицо Джона Ормонда погрузилось в липкий и душистый ком. Он непроизвольно облизнул губы и понял, что это что-то сладкое.
– Это сахарная вата, Джонни. Ее всегда едят в цирке.
– Я весь в ней...
– Ничего. Зато приобрел новый опыт. Давай платок. А, не надо.
И она ловко сняла пальчиком розовые клочья с его щек и носа, а потом облизала палец и зажмурилась от удовольствия.
