-
Он объявил, что
прибыл ко мне
за моей жизнью.
Конечно,
я воспринял
это, как заговор
против меня,
в который оказалась
вовлечена и
моя личная
охрана. Поэтому
я не стал никого
звать.
Это
было бы бессмысленно
делать. Коли
чужак оказался
здесь, значит,
охрана точно
не появится.
В
принципе, в тот
момент я прощался
с жизнью. И как-то
по инерции стал
расспрашивать
его, из какого
будущего он
к нам прибыл,
и вообще...
В
ответ он начал
говорить потрясающие
вещи.
Сталин
качнул головой.
-
Он сказал, что
прибыл к нам
из конца двадцатого
века...
Генералиссимус
на некоторое
время замолчал.
В его руке появилась,
а затем исчезла
трубка.
-
Он сказал, что
прибыл к нам
из конца двадцатого
века, - снова
повторил он,
- что к этому
времени Советский
Союз уже развален
и что в этом
развале есть
и моя вина, поскольку
я погубил миллионы
честных коммунистов.
Я
не сразу пришел
в себя, но как
только это
произошло, я
спросил, о какой
войне он упомянул
в начале нашего
разговора, на
что получил
ответ, что это
будет война
с Германией
и начнется она
22 июня 1941 года.
Последнее
высказывание
опять выбило
меня из колеи.
-
И что, - спросил
я, - эту войну
мы тоже проиграем?
-
Нет, - сказал
он, - выиграем,
но сделаем это
ценой больших
жертв. Завалим,
- сказал он, - врага
трупами.
Постепенно
я стал брать
себя в руки.
Мне показалось
странным, как
он все это излагал.
С одной стороны
видно было, что
он меня люто
ненавидел, а
с другой - говорил
как бы от имени
честных коммунистов.
Я невольно
обратил внимание
на то, он говорит
"выиграем",
"сделаем", хотя
молодой человек
из девяностых
годов не мог
еще родиться
к 1941-му году. У
меня, конечно,
мелькнула
мысль, что наука
будущего, наверное,
действительно
добилась таких
невиданных
результатов,
что смогла
создать машину
времени, но на
этой мысли я
долго не задержался.
Меня зацепили
обвинения в
мой адрес, которые
были чудовищно
нелепыми. Я
просто не мог
представить
за собой такой
вины, которая
привела бы к
миллионам
жертв. Наука
наукой, но с
этим тоже надо
было разобраться.
-
Ну хорошо, - сказал
я. - Если вы,
действительно,
коммунист, и,
как я понял,
чувствуете
свою сопричастность
к народу, прошедшему
через войну,
то вы не можете
совершить
действия, которые
приведут к
гибели большого
количества
людей, честно
и искренне
борющихся за
новую жизнь.
Он
насторожился.
Я понял, что в
его искренности
не ошибся, и он
готов меня
выслушать.
-
Мы находимся,
- сказал я, - на
завершающем
этапе сбора
информации
о деяниях Ежова.
У нас есть
неопровержимые
данные, что он
готовит
антикоммунистический
переворот. Если
вы сейчас меня
убьете, то мое
место займет
его человек,
и тогда страну
зальет море
крови.
