Я заволновалась: не вредно ли есть так много консервов? Полноценно ли он питается? Проверила холодильник и кладовку: молоко, сыр, крупы, хлеб и куча консервов. Ни одного свежего фрукта или овоща, за исключением яблок-«тосиба» и сплошь почерневших бананов. Но выглядел он хорошо. Я начала составлять список покупок.
— Тебе нужно есть побольше свежих фруктов и овощей, папа, — сказала я. Отец согласился на цветную капусту и морковку. Он перестал есть мороженый горох и бобы — от них кашель.
— Валентина тебе готовит? — спросила я.
— Иногда готовить, — уклончиво ответил он.
Я схватила половую тряпку и принялась отмывать грязь. Вся квартира была покрыта толстым слоем пыли и липкими коричневыми пятнами от пролитого чая. Везде книги: история, биографии, космология — некоторые он покупал сам, другие брал в библиотеке. На столе в прихожей я увидела несколько листов бумаги, исписанных его мелким, неразборчивым, заостренным почерком, с множеством добавлений и зачеркиваний. Я с трудом читаю по-украински, если написано от руки, но, судя по расположению строк, это были стихи. Отец опубликовал свое первое стихотворение в четырнадцать лет. То были хвалебные вирши в честь новой гидроэлектростанции, построенной на реке Днепр в 1927 году. Учась на инженера в Киеве, отец входил в тайный кружок украинских поэтов, который был впоследствии запрещен, поскольку в Советском Союзе языком межнационального общения объявили русский. Я обрадовалась, что отец по-прежнему пишет стихи. Даже немного загордилась им. Потом сложила бумаги в аккуратную стопку и протерла стол.
В соседней комнате Майк развалился в кресле с рюмкой сливянки. Полуприкрыв веки, он геройски сохранял внимательное выражение лица, пока отец монотонно бубнил:
— В етой прекрасной стране произошла страшна трагедия. Ее постигли две напасти — фашизм и коммунизм.
На стене над камином висела карта Европы. Границы России и Германии отец выделил жирными линиями с таким нажимом, что бумага кое-где прорвалась. Грубые изображения свастики, императорского орла, серпа и молота были покрыты гневными каракулями. Голос отца повысился и задрожал, и он заговорил с еще большим жаром:
— Як вы думаете, если я смогу спасти хотя б одного человека — одного-единственного чоловека — од етого кошмара, ето будет нравственный поступок?
Майк дипломатично промямлил что-то себе поднос.
— Понимаешь, Михаил, — отец заговорил доверительным тоном, как мужчина с мужчиной. — В ребенка може буть токо одна мать, но мущина може влюбляться много раз в жизни. Ето совершенно нормально. Ты согласен?
