Поднимая руку медленно, что бы показать ей, что не хочет причинить ей вреда, он положил руку поверх ее плеча. Он не двигался, просто позволил своим пальцам расслабиться. Она не могла дышать, он казалось, держал ее.
Поворачивая руку, он подцепил одним пальцем лямку ее ночной рубашки — или того, что осталось от ее ночной рубашки.
— Давай объявим временное перемирие.
— К чему беспокойства?
Удары были бы предпочтительнее его близости. Он был ее врагом.
— Просто, что ты думаешь сейчас произойдет?
— Я не могу знать, что произойдет через пять минут.
Голод сделал его голос гортанным. Ее решимость пошатнулась, и ее собственный голос надломился, когда она в последний раз попыталась запротестовать.
— Я вижу будущее достаточно четко. Даже если я позволю тебе это сделать, я не собираюсь выходить за тебя замуж. Мы будем драться, снова. И я обещаю тебе ничем хорошим это не закончится.
Мрачная гримаса на его губах сказала ей, что он понял, но он собирается сделать, что хотел, в любом случае. Конечно, он это сделает. Ведь он князь.
Он убрал руку от ее раны. Боль нахлынула с потоком свежего воздуха. Вздрогнув, она повернула голову.
— Постой, — сказала она. — В твоем рту еще осталась кровь?
Никоим образом она не собиралась соединиться с ним из-за обыкновенного обмена жидкостями.
Торжественно он плюнул на ладонь и показал ей прозрачную жидкость, затем вытер руку об брюки.
Она снова отвернулась.
Он наклонился к ее плечу и провел шершавым языком по ее открытой ране.
Возможно, он посчитал бы, что она задержала дыхание от боли — она так надеялась — но вся боль исчезла при первом касании его языка. После этого, каждое аккуратное прикосновение, каждый нежный, неопытный поцелуй доставлял ей только наслаждение. Непристойное, позорное, отвратительное наслаждение.
Даже настолько заезженная, как она была, она никогда не испытывала ничего столь странного. Она закрыла глаза и вздохнула смешанный аромат крови, пороха и хлора и…Михаила. Его запах всегда напоминал ей о свежей траве и молодой листве.
Он оторвал свою голову от ее плеча. Она сделала совершенно бесстрастное лицо, так, что он и не понял, что она такая же извращенка как и он.
— Повернешься?
Его тон был резким, но тем не менее, в нем прозвучал намек на рычание. Она знала, что рычание послужило откликом на ее тело. Годы обучения, годы выполнения прихотей надменных, опасных принцев научили ее быть открытой и влажной, когда они хотели ее.
Она повернулась к нему спиной, и делая это, задвинула руку под подушку дивана и нашла нож, который там держала.
