—Мне было очень приятно с вами познакомиться,— сказал Ральф, тепло пожимая Антону руку.— Я буду в Москве еще несколько дней, и мы можем где-нибудь пообедать, если пожелаете. У меня есть знакомая девушка, работает в рекламном агентстве. Она немка, но здесь находится по контракту. Если не возражаете, она составит нам компанию.
—Ральф, поскольку это мой город, я уж лучше сам вас приглашу, если не возражаете.
—Не возражаю! Понимаю, в вас говорит знаменитая русская гордость.
«Что-то я не слыхал о таком понятии, тем более о том, что оно знаменито»,— подумал Антон. А в слух сказал, улыбнувшись:
—Ладно, договорились. Вы в каком номере?
—Девятнадцатом.
—Хорошо. Если, скажем, завтра около семи вечера я заеду за вами?
—Отлично. У вас уже есть понимание, куда мы поедем?
—Разумеется. Мои друзья недавно открыли чудесный испанский ресторан. Там отличная кухня, но главное — атмосфера. Вам понравится, вот увидите.
—Тогда до завтра?
—До завтра, Ральф. Вот, кстати, визитка, а на ней мобильный. Звоните, если передумаете или, например, попадете в милицию.
—Ха! Договорились. До завтра!
«Zhiz-dra, Zhiz-dra… Ich bin entsetzt. Я в ужасе от этих русских слов. Жиздра — город. Хорошенькое дело. Где вы живете? Я живу в Жиздре? Это грустно… Ну и мне какое дело? Зачем все это? Зачем ненужные думы? Но как же можно жить в городе с таким названием? Как хорошо спать… Майн гот! Как хорошо спать на белой перине из лебяжьего пуха, и как тут тепло и уютно! Почему они называют перину снегом? Кто это? Кто это?! Зигфрид? Нет, вы капитан Грубер? Вас нет больше, вы мне снитесь. «Аненэрбе»… Вайшенфельд… Но, постойте, вы не капитан, вы Сталин! Вот усы! Почему со мной разговаривает Сталин? Жиз-дра…»
Ефрейтор Ральф Мюллер уже три дня как очнулся в полевом лазарете близ калужского города Жиздра, у линии фронта, вновь пролегавшей к 7 января 1942 года от Ржева, через Спас-Деменск, Людиново, и далее, туда, где его изогнутая линия уходила на юг, чуть в сторону от Орла.
Ральфу, вроде бы, стало лучше, но приступы навязчивого бреда не прекращались, и в каждом «сеансе» присутствовала эта труднопроизносимая «жиз-дра», словно сознание насильно заставляло Мюллера вновь и вновь лепетать ненавистное название.
Сталин склонился над ним. Его рябое лицо было так близко, что знаменитые мохнатые усы неприятно щекотали Ральфу нос.
Сталин улыбнулся и произнес голосом Зигфрида: — Вы уверены, что мы удержим Москву, Ральф? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.
