Мюллеру захотелось плюнуть от досады на эту чужую никчемную землю. На этих дикарей, ее населяющих. Разбить о стволы проклятых русских берез осточертевший МП-40, а потом, по возможности, набить морду румыну Антонеску, рядовому из первого взвода, тезке их бухарестского «фюрера» и уроду, каких свет не видывал. А уж после напиться подаренного старостой русского самогону и забыть все, что произошло за последние полгода…
И так вот, с бутылкой в руке, присел бы Мюллер на холмик с деревянным крестом, выросший на лесной опушке после того, как партизаны застрелили срывающего в саду яблоки Ханса Шпигеля, его дружка по учебному полку, и пустил бы себе в висок тяжелую пулю из трофейного русского пистолета Токарева.
«Да, именно так и надо сделать, дружище Ральф,— размышлял Мюллер,— потому что и целой жизни твоей уже не хватит, чтобы возвратиться из этого ада домой, в Ландсхут, где пенится свежее пиво, и даже, кто знает, все еще ждет одноклассница из дома напротив…»
Ральф круто развернулся и зло уставился на румына. Ничего не подозревающий Антонеску пытался соскрести лед с лафета 75-миллиметрового противопехотного орудия образца 1927 года, насвистывая пробуждающий зубную боль противный, не к месту залихватский южно-европейский мотив.
«Скотина,— подумал Ральф,— нашел себе идиотское занятие. Лед все равно появится снова через час-полтора. Да и сколько можно ухаживать за этим железным дерьмом, ведь русских танков мы еще ни разу не видели, а стрелять по лесу из пушки в надежде зацепить бородатых партизан никто в трезвом виде не станет».
Дивизион располагался в окруженной со всех сторон лесами и полями типичной русской деревеньке с труднопроизносимым названием Хизна. Этот населенный пункт представлял собой пятьдесят пять домов, раскинувшихся по обе стороны изогнутой безнадежно разбитой колеи. Здесь были два пруда, опустевшая ферма с общественной баней и картофельные поля за огородами, усаженными луком, морковью и огурцами.
Их пригнали сюда в начале осени. Тогда, как нарочно, зарядили проливные дожди. Люди, лошади, телеги, грузовики вязли в русской грязи, обозначенной на картах вермахта как дорога от Смоленска на юго-восток до Нюдиново И оттуда уже до станции Барятино, где располагалась в одну минуту разбитая «штуками» крошечная русская авиабаза.
От Барятино до Хизны дороги, по европейским меркам, не было вовсе.
Из-за непролазной грязи и постоянной смены направления движения, путь от ближайшей железнодорожной станции занял почти две недели! На ночлег приходилось останавливаться где попало. Никаких постоялых дворов, никаких частных магазинов здесь не было и в помине. Солдаты слышали, что Россия — совсем не то, что Франция или, скажем, Польша, которую они пересекли по железной дороге, погрузившись в вагоны еще в Дрездене. Но они не могли даже предположить, насколько она не похожа на эти понятные и покорные страны. Это был другой мир, другой континент, и, в конце концов, чужая планета.
