Наблюдение за тем, чтобы вновь поступающего в лагерь заключенные правильно и своевременно нашивали на свою одежду полученные номера было возложено на дневальных бараков. Они выдавали новичкам на время их работы иголку и нитки, а затем их, уже занумерованных, представляли перед лицом лагерного начальства. Кучка таких, уже прошедших проверку, толпилась у выхода из барака КВЧ, а их дневальный, опираясь на палку, по военному вытянулся перед столом, за которым сидело начальство: - Разрешите быть свободным, гражданин старший лейтенант! - Бывший профессиональный военный обращался к старшему в чине начальнику УРЧ, хотя дело относилось больше к компетенции начальника по режиму, молодому офицеру с кислым лицом и злыми глазами. Сидел дневальный за службу во власовской ОАР в чине артиллерийского штабс-капитана. Для работы на приисковом полигоне нестарый еще изменник Родины не годился. Взрывом мины на фронте ему оторвало правую ступню.
- Будешь свободен через двадцать пять лет! - Сострил на свой всегдашний манер старший лейтенант. Власовец криво усмехнулся и, тяжело припадая на толстую палку, поковылял к двери. Свой "бессрочный срок" он, действительно, только еще начинал.
К столу подошла новая группа лагерных новоселов, ожидавших в углу своей очереди. Эту возглавлял дневальный совсем другого вида, чем бравый штабс-капитан. Он остановился перед начальством уныло понурясь и, глядя в пол, что-то невнятно забормотал. Это бормотание перебил начальник УРЧ: Когда ты научишься правильно обращаться к начальству, жэ-триста восемнадцатый? А ну, отойди и повтори обращение!
Кушнарев - это был, конечно, он, ссутулясь еще сильнее, отошел на пару шагов назад, затем вернулся и сдавленным голосом забубнил уже более внятно: - Дневальный барака номер три, заключенный номер жэ-триста восемнадцатый... - затем следовал доклад о том, что для проверки их личных номеров им приведены сюда новоселы барака номер три. Начальник УРЧ слушал все еще сбивчивый рапорт Кушнарева насмешливо прищурясь. А тот, сутулясь все сильнее, ждал нового приказа отойти и повторить этот рапорт с таким видом, с каким ждут удара палкой.
В спецлагере нельзя было обратиться к кому-нибудь из начальства или надзирателей просто, а нужно было стать навытяжку, произнести эту проклятую тираду с личным номером, фамилией, позывными и прочим, чтобы сказать затем, что заключенный имярек просит разрешения сдать в сапожную мастерскую для подшивки свои разбившиеся ЧТЗ. Без такого разрешения сделать этого было нельзя. Находились среди лагерного надзора и такие, которые обрадовавшись возможности помурыжить какого-нибудь мучительно смущающегося интеллигента или старика крестьянина, заставляли их выйти из помещения, войти снова, сорвать с головы шапку и повторить длинную преамбулу простой и коротенькой просьбы. Случалось, что заключенный не выдерживал этой пытки унижением и пускался наутек - пусть лучше из разваливающейся обуви торчат пальцы наружу, чем служить шутом у ухмыляющегося держиморды. Но это было предусмотрено. Обычно в таких случаях глумливый прохвост выбегал вслед за убегающим заключенным и грозно кричал: - Вернуться, номер такой-то... - Засим следовало издевательство уже по усиленной программе.
