Выбирался из этих объятий и Кушнарев. Возможно, что в этом ему помогала еще одна навязчивая идея, к которой он был, по-видимому, склонен от природы. С первого же месяца своей жизни в лагере им овладело неодолимое отвращение к мысли, что в случае его смерти здесь над ним будет проделан ритуал, обязательный для "оформления" умершего арестанта на архив-три. Это оформление, согласно специальной инструкции Гулага производилось в чисто рационалистических целях чтобы в принципе исключить возможность всякой путаницы при лагерных захоронениях и оставить возможность в любой момент найти и проверить это захоронение. А вдруг под видом двадцатилетника Ивана будет погребен пятилетник Петр, а Иван впоследствии выйдет на свободу на пятнадцать лет раньше положенного срока? Такая возможность была почти только теоретической, но ради ее предотвращения у мертвых людей снимали отпечатки пальцев, а к большому пальцу левой ноги покойника прикрепляли бирку с его установочными данными. Этот ритуал показался Кушнареву кощунственным и омерзительным. Познакомился он с ним, и притом весьма близко, во время своей работы в похоронной бригаде одного большого прииска, на который бывший аспирант попал прямо с магаданской пересылки. Работа могильщиков считалась тут легкой, и Кушнарев попал на нее по снисхождению к его истощенности и относительно нестрогому пункту строгой статьи.
С точки зрения философа, презирающего жизнь со всеми ее проявлениями, интерес к тому как будет поступлено с его бренными останками после смерти был праздным, почти вздорным. Но это при здоровой психике. Кушнарев же был явно склонен к маниакальным психозам. Теперь он вбил себе в голову, что должен умереть по возможности скорее, но при этом так, чтобы Некто бездушный и глумливый не мог проделать над ним своих гнусных манипуляций. Какая прекрасная возможность в этом смысле представлялась Кушнареву в те дни, когда ему, как и другим подневольным пассажирам "невольничьего корабля" разрешалось выходить из трюма на палубу, чтобы пройти в подвешенный к борту парохода временный, дощатый гальюн. Секунда, и какое-нибудь Японское или Охотское море решило бы все проблемы! Правда, проблема укрытия от бирки перед Кушнаревым тогда еще не стояла, он просто не знал об этой бирке. А, может быть, был бы решительнее, если бы знал?
Теперь задача осложнялась, никакого моря в лагере не было. Единственная возможность избавиться от бирки - это уйти и умереть в дебрях здешней лесистой тайги. Найти в ней тело мертвого человека практически невозможно не только для двуногих, но и для четвероногих следопытов даже в том случае, если оно лежит где-нибудь в зарослях. Но это тело может находиться к тому же на дне какой-нибудь таежной речки или озера! Кушнаревым со злобным удовлетворением думал о том, какая это будет неприятность для лагерного начальства и конвоя. Занести пропавшего без вести беглого в архив-три нельзя, нет положительных доказательств его смерти. Нельзя, конечно, записать его и в архов-один, список законно освободившихся. Остается архив-два-реестр ушедших "с концами". Хотя тюремщики почти убеждены, что девяносто девять из сотни таких загнулись в тайге, с точки зрения отчета перед высшим начальством им от этого не легче. Это, конечно, все мелкие и второстепенные соображения. Главное в том, что здешние горы, распадки, ущелья и болота враждебны живому человеку, пытающемуся их преодолеть, но мертвых они укрывают надежно и верно. Нужно только добраться до них пока тебя не поймают или не расстреляют. Поэтому нужно выждать пока условия для рывка в тайгу смогут гарантировать безусловную удачу, иначе неизбежна все та же проклятая бирка.
