Среди петербургских музыкантов
Той же осенью молодые уехали в Вену, где Леня должен был защищать диссертацию[27].
Сашины занятия теорией композиции начались в сентябре. Обычно он занимался у Римского-Корсакова по вторникам, а в остальные дни трудился над выполнением его заданий.
«Николай Андреевич не любил вести учеников на помочах, — рассказывал А.В. Оссовский, поступивший в класс Римского-Корсакова за год до переезда Спендиарова в Петербург. — «Вот вы музыкант, — говорил он, — слух у вас хороший, извольте-ка разбираться сами».
Александр Афанасьевич был трудолюбив. От природы педантичный и добросовестный, он предъявлял к себе высокие требования и в короткое время достиг значительных результатов».
Однажды Николай Андреевич сообщил Спендиарову, что им интересуется ученик консерватории Оссовский. «Александр Вячеславович!» — воскликнул Спендиаров. В тот же день он был у своего приятеля.
«Когда Александр Афанасьевич пришел ко мне, — рассказывал впоследствии Оссовский, — я передал ему разговор, состоявшийся на одной из «корсаковких сред»:
— У меня есть талантливый частный ученик, — сказал мне Николай Андреевич, — я им очень доволен…
— Как фамилия? — заинтересовался я.
— Спендиаров.
— Александр?
У нас установились с Александром Афанасьевичем прежние дружеские отношения. Спендиаров всегда приносил мне свои новые пьесы и заданные Николаем Андреевичем теоретические работы.
Быстро пройдя полифонию, он добрался до форм. Однажды он принес мне заданную ему Николаем Андреевичем для анализа «Патетическую сонату» Бетховена. Как вошел, все повторял: «Какая прелесть «Патетическая соната»!» — «А разве ты прежде не знал ее?» — «Знал, но не анализировал!»
Он сел за рояль и долго с восторгом играл…
В ту пору Александр Афанасьевич жил у моих родственников на Стремянной. Не раз, придя к ним в гости, я заставал его за сочинением музыки. Он писал медленно, стараясь воплотить свое гармоническое представление с предельной точностью. В поисках необходимого расположения аккордов он играл одно и то же место по нескольку раз, добиваясь совершенной прозрачности звучания.
Николай Андреевич явно благоволил к нему…»
Вскоре он познакомил его со своими старшими учениками, известными Спендиарову по их произведениям.
«Экая махина!» — воскликнул однажды Николай Семенович Кленовский, придя в восторг от симфонической картины Глазунова «Кремль». Теперь и сам автор «Кремля» производил на Сашу впечатление «махины». Огромный, грузный, с вялыми, опущенными чертами лица и мрачным выражением небольших карих глаз, он, не выпуская изо рта сигару, неприветливо разглядывал миниатюрного и робкого Александра Афанасьевича. Спендиаров чувствовал себя неловко в его присутствии. Совсем иные ощущения вызывал у него Анатолий Константинович Лядов. Что-то деликатное и вместе с тем решительное привлекало в нем Спендиарова. Он слышал о Лядове как о человеке скрытном и нелюдимом, но это не мешало ему останавливать на лице Анатолия Константиновича долгий доверчивый взгляд.
