Девушки смотрели на звезды. Одни любовались их мерцанием на небе, другие — отражением в реке. Одна ехала в Пешт, другая — в Эстергом, третья собиралась в Дёр, а были и такие, которые хотели наняться прислугами в Вене. Еще вчера они были дома, а теперь уже ехали на чужбину, как уезжала некогда и мать Петефи — маленькая Мария Хруз.
Шандор обернулся вдруг к девушке, сидевшей с ним рядом:
— Спой что-нибудь!
Сперва ему послышалось, будто девушка просто что-то говорит, но потом оказалось, что она запела — сначала тихо, неуверенно, потом и другие подхватили песню, но пели едва слышно, чтобы не разбудить спящих парней.
Там, где прохожу я, клонится трава,
С нежных слабых веток падает листва.
Падайте вы, листья, хороните след,
Пусть голубка плачет: нет меня и нет!
Укрывайте, листья, даль моих дорог,
Пусть голубка плачет: «Где мой голубок?»
[29]Песня закончилась, девушка вздохнула и устремила глаза в пространство.
— Сколько тебе лет? — тихо спросил Орлаи девушку.
— В день всех святых шестнадцать минет.
— А мать у тебя есть? — еще тише спросил Петефи.
— И мать есть, и отец, и пятеро сестренок и братишек.
Дунайские волны заплескались — видно, подымался ветер.
— Тебе потому и пришлось из дому уйти?
— Потому. У нас хлеба и до весны не хватит. Заговорили и остальные девушки. Одна пришла из Кецеля, другая — из Харасти, третья — из Патая. Все они ехали с маленькими узелочками в руках «попытать счастья». Видно, «степная даль в пшенице золотой» не сулила им хлеба.
Все замолчали. Петефи коснулся рукой плеча девушки:
— Хочешь, я выучу тебя новой песне?
— Новой песне? Я все песни знаю.
— А эту не знаешь.
Он бросил взгляд на Орлаи и запел. Шандор не был мастером петь, и, чтобы ему помочь, подтянул и Орлаи:
Что ты ржешь, мой конь усталый?
Двор ты видишь постоялый,
Захудалый и пустой,
На опушке на лесной.
Поверни назад, гнедой,
Нету там моей родной.
Вдруг Шандор замолк. Орлаи пел дальше, но Петефи взял его за руку:
— Довольно…
— Ты почему не допел до конца? — спросила его девушка.
Петефи пробормотал:
— Потому что другие песни нужны… — Он замолк, потом пробормотал, словно про себя: — И будут еще… будут…
Багровая, разгневанная луна поднималась за рекой. Оторвавшись от темного края земли, она посветлела, потом стала золотисто-желтой, и отражение ее начало раскачиваться в волнах реки.
Бурлаки, словно разбуженные лучами луны, зашевелились, затем поодиночке стали потягиваться, зевать и, наконец, поднялись и пошли отвязывать баржу. Но Петефи и Орлаи больше не сели в нее. Они пошли по берегу рядом с бечевой.
