— Подумаешь, какие знатоки будущего, — проворчал дирижер. — Ладно, попробуем так.
И он и остальные уже поняли, что именно так и нужно.
Опера оживала с каждым днем. Все ясней становилось ощущение надвигающегося большого события в искусстве, от которого у всякого артиста душа наполняется тревожной радостью…
Мысли Громова прервал третий звонок. Несколько минут тишины — и ввысь поплыли космические аккорды увертюры. Началось рождение того самого чуда, когда долгая тяжелая работа превращается в праздник.
Они по очереди уходили на сцену, и кто-нибудь из оставшихся слегка касался плеча или руки уходившего, словно благословляя. Наступила очередь и Громова. Кто-то тоже напутственно тронул его, и он шагнул в тот необычный мир, который, приняв в себя, становился совершенно реальным.
…Жарко ударила в жилах горячая негритянская кровь, наполнив черные молодые мышцы сладко зовущей силой. Ему стоило усилий, чтобы подавить ее. Там, где, уступая место, поднялся навстречу спокойный, скрывающий усталость Дар Ветер, ждала его великая работа. Там в единой точке страшно далекие цивилизации соприкасались с земной. Отныне ему предстояло управлять этой связью, быть перед лицом тех цивилизаций представителем родной планеты. Ответственность и почетность будоражили его…
Громову казалось, что он не исполнял, а просто переживал все это, и когда разразились овации, не сразу понял, откуда ворвался странный шум. Наконец, Громов очнулся и обернулся к темному пространству зала. Гул аплодисментов, несущихся оттуда, нарастал и постепенно превратился в скандирование его фамилии. Выкрикивали дружно, по складам, словно ударяли в огромный барабан. И выкрикивали только одного Громова. Он растерянно поглядел вниз, где находился Тавьянский, но тот уже покинул дирижерский пульт, — первое действие оперы закончилось.
В гримерной Леонид тяжело опустился на стул, чувствуя вину и стыд перед товарищами. Ведь это не он, а они мучительно открывали исполнительский секрет произведения, искали подходящие выразительные средства, пользуясь не столь уж безграничными возможностями своих голосов. Ему оставалось лишь подхватить каждую верную находку — воплотить ее в нужную звуковую форму с помощью этой протезной штуки.
Вытащив фантофон, Громов, даже не взглянув на него, сильно сжал в потной ладони. Он понимал, что сейчас сделает, и не испытывал страха. Должен же когда-то прекратиться этот унизительный розыгрыш, этот всеобщий обман, приносящий ему успех, славу за счет других!
