В поселке говорили, что это тутовое дерево сто с лишним лет назад посадил человек по имени Мешади Мухтар и будто бы этот Мешади Мухтар - прадед жены милиционера Сафара; у Мешади Мухтара. утонул в море девятилетний сын Ахмед, и Мешади Мухтар посадил тутовое дерево на улице, чтобы дух Ахмеда радовался, когда каждый будет класть себе в рот по ягодке. В поселке Ахмедово дерево называли обычно "поминальный тут". Конечно, Кумган обо всем этот не знал, но в эту пору лета, то есть в начале июля, под сенью этого дерева сидели на толстых ветках и лакомились тутовыми ягодами ребятишки, шумели, галдели, и, может быть, Кумган вспоминал сейчас об этом - после того дневного шума и крика, выстрелов, суматохи и переполоха. Кумган отвернулся от поминального тута, словно нехотя, посмотрел на скалы, и сразу же отвел от них взгляд, будто он был виноват в чем-то, связанном с этими скалами, будто сделал что-то не то; дважды тихонько тявкнул в сторону скал, сложил крестиком передние лапы, опустил на них голову и тихонько заскулил, как бы прощаясь навсегда в эту летнюю ночь с Алабашем и Сарыбашем.
Потом Кумган спрыгнул на крышу курятника, с нее - прямо на землю и побежал к своему огороду.
Сначала парень взмолился тонким визгливым голосом:
- Лейли! Лейли!
Потом девушка низко, чуть ли не баритоном спросила:
- Что, Меджнуы? Потом они запели вместе:
Что же нам делать? Ибн-Сина идет свататься, О горе, горе!
И снова визгливо взвился голос парня:
Мой цветок, моя пери! Не могу без тебя!
Недаром говорят: лучше быть дураком, и пусть тогда у других голова болит, подумала Агабаджи. Агабаджи подумала это, но было неясно, чем она недовольна, этой пластинкой или своими квартирантами. Вчера ночью, когда они ложились спать и Агабаба сказал, что ему не по душе эти, что наверху, Агабаджи успокоила Агабабу: "Груша не бывает без червяка, а человек - без недостатков, спи, Агабаба..." Но Агабаба уходил с утра, возвращался поздно и ничего не знал об этих делах.
Ровно пять дней продолжался этот концерт, ровно пять дней этот парень женским голосом взывал к Лейли, и девушка чуть ли не баритоном спрашивала: "Что, Меджнун?" - а потом они пели вместе.
Амина-ханум заводила эту пластинку в полдень, включала звук на полную мощность, стоя у окна застекленной веранды, принималась за черешню.
О аллах, разве можно есть столько черешни? Ведь говорят, что от черешни у человека живот болит, так почему же у нее с животом ничего не случается? Агабаджи очень старалась не сердиться на квартирантов, но это было совершенно невозможно. Агабаджи откровенно злилась на них, но по известной причине враждовала она с ними в глубине души, и такая вот тайная злоба превратила жизнь Агабаджи в ад (предки как раз в таких случаях говорили: нет ничего хуже, если огонь пожирает тебя изнутри; предки были мудрые старики и обычно слов на ветер не бросали).
