Но думать над удивительным фактом было некогда – разговор, пусть и с паузами, происходил странный, сложный, затягивающий. Уже минуту спустя Баклавский не смог бы восстановить последовательность сказанного, реплики плетельщицы смешались с тем, что он собирался сказать сам. Как туман в голове, и…
Я буду задавать вопросы, и если вы обманете, ваша рука скажет мне об этом. Какой смысл в обмане? Мы с госпожой Хильдой можем быть полезны друг другу. Я всего лишь хотел бы поговорить с ней. Вы верите в то, что киты могут разговаривать с нами, Ежи? При чем здесь… Ответьте! Не знаю, это слишком сложно для солдафона вроде меня. Вот, уже обманываете, вы никогда не считали себя служакой…
Но, господин! Ведь дело не в наряде!
Важней осанка, взгляд, манеры, слог —
Я даже подражать бы вам не смог!..
Тушинский вновь сорвал аплодисменты.
Телохранитель второй плетельщицы, в этом уже не было сомнения, так же пристально наблюдал за Максом. Как странно он смотрит, подумал Баклавский. Неужели их в Плетельне так много, что кто-то может быть не знаком?
– Вас подговорили искать встречи с нами сиамцы, – полуспросила-полуответила Энни. Помутнение прошло, и Баклавский понемногу взял себя в руки.
– Сиамцы далеко, – сказал он. – Не их вам стоит опасаться. Плетельня торгует с подземными. Плетельня каждый год поднимает цены на сети. Плетельня обособилась от города. Это закономерно не нравится Канцлеру. Если каракатицы силой захотят вернуть городу контроль за Мертвым портом, это никому не пойдет на пользу. Будет много крови.
Энни удивленно вытянула губы.
– Вы же слуга Канцлера, Ежи. Зачем вам влезать в наши с ним дела?
– Ну вот, – сказал Баклавский, – теперь я знаю, что у вас есть дела. И я работаю на короля, с вашего позволения.
– Ежи, – спросила Энни, – вы в чем-то не доверяете Канцлеру?
Переодетый слугой дворянин подсказывал Тушинскому, как вернее на дуэли вывести противника из строя.
Не важен способ – важен результат!
И так, и так погибшего забудут,
А победителя – накажут, но простят!
– Нет, не доверяю, – сказал Баклавский.
– Вот видите, – улыбнулась Энни, – как легко и приятно говорить правду. Мы тоже опасаемся Одноногого. Мы хотим только покоя и уединения.
Баклавский почувствовал, что кончики ее пальцев снова стали прохладными.
– Тогда нам нужно договориться, – сказал он. – Я не буду требовать непомерного. Я иду к Белой Хильде с чистым сердцем.
– Я вижу, – сказала Энни, ее закатившиеся зрачки заметались под веками.
