— Дядюшка!.. Игнат Ефимыч!.. Это ты?.. Болезный мой!.. Вот, ребята! — растроганным голосом воскликнул он, — Польшу человек асмирял! Ка-ва-лер! И сейчас царю-отечеству служит!.. Дядюшка! милый мой! сердешный! Я тебе в ноги за это поклонюсь…
И, растопырив руки, точно нащупывая ими пространство, Копылов с трудом, медленно стал нагибаться. Потом качнулся вперед порывисто и сразу ткнулся головой в колени Бунтишу. Долго и трудно вертел задом, стараясь подняться. Поднявшись, обнял старика и троекратно облобызал с обеих сторон его спутанную бороду.
— Извини, сделай милость… выпили… — сказал он виноватым тоном.
— Выпили, так на спокой надо!
В голосе Бунтиша была отеческая строгость.
— Дай мне власть — я с ней поговорю! — угрожающим, пьяным голосом закричал вдруг Терпуг.
— На спокой пора! Нечего булгачить станицу!..
— Атамана мне дай сюда, я спрошу у него отчет! Куда недоуздки станичные делись? А жито из общественного магазина, а?..
— Какое там жито? Вот в клоповку тебя завтра! — сердито возразил Бунтиш.
— А в едало не хошь?
Это очень обидело старика. Какой-то молокосос, равный годами его правнукам, смеет оскорблять георгиевского кавалера! Старое сердце закипело…
— Ах, ты… распроделать тебя в кадык…
Он вдруг широко размахнулся своей пикой и не ткнул, а просто плашмя треснул ею по голове, но попал не в обидчика, а в Копылова, который стоял слева. Копылов в ответ спокойно, точно это была игра, молча, не спеша взмахнул кулаком и ударил Бунтиша по его лохматой папахе. Буптиш одно мгновение как будто раздумывал, упасть или нет, потом медленно, словно нехотя, повалился. Еще три раза над ним, уже лежавшим, молчаливо поднялся и опустился кулак Копылова. Потом все трое — Терпуг, Копылов и Грач, — обнявшись, пошли медленным, неспешным шагом дальше и снова запели ту самую песню, которую оборвали.
Бунтиш полежал с минуту, медленно поднялся, постоял в раздумье. Потом коротко ругнулся и засвистел в свисток заливисто и звонко. Опять далеко, в двух местах, отозвались ему такие же свистки: не спим, дескать! Через несколько минут к нему боязливо, с опаской подошли три-четыре сочувствующих бабы.
— Вот арестанты, сукины сыны! — эпически-спокойным топом говорил старик. — Прямые арестанты!..
— Я говорила тебе: не трожь! Чего с пьяными связываться? — сказал назидательно бабий голос.
— Говорила, говорила… Поди ты к… Кабы мне кто подержал их, я бы им… Говорила!..
— А больно?
— Шею повернуть нельзя…
— Подержи-ка их, поди… Теперь до атамана, слыхать, пошли — они ему отпоют про недоуздки-то…
