Нам именно потому так трудно теперь избавиться от эклектической мешанины в поэзии, что эта мешанина имеет свои корни в недавнем эклектизме исторического кошмара.
Иначе дело обстояло в Европе и США! Стоит лишь сравнить Суинберна, Д.М. Хопкинса, Гарди, раннего Йитса с Т.С. Элиотом, Паундом, Хртом Крейном, э.э. каммингсом, Джеймсом Джойсом (ибо поэт), и мысль о том, что поэзия там двигалась во времени, напросится сама собой. В Германии царили несравненные Рильке, Тракль, Бенн... А ведь еще лет через двадцать мы, возможно, узнаем, что Рильке, Тракль и Бенн сами жили, оказывается, в тени какого-нибудь безвестного сегодня гения.
Тогда как в России, несомненно, сказывались годы безжалостной травли искусства, планомерного высушивания мозгов, страшного интеллектуального террора. Откроем любую книгу выпуска "до девяностых, конца восьмидесятых" и мы обнаружим в ней следы той чумы в виде предисловий и вступлений, которую внедряли в наши несчастные головы...
"Мы - дети новой земли - плач младенцев, доносящийся из-под руин, рухнувшей на наши головы Империи".
Продолжим.
III
Почему Ультра-символизм? "Ультра" - "сверх" - что подразумевается под этим "сверх"? Стоит ли цитировать труды А. Белого, касающиеся символизма. Это понятие давно расшифровано и в достаточной степени разжевано самими символистами. К тому же, рамки данной статьи попросту не позволят нам это сделать. Коснемся лишь понятия "ультра" - "сверх" в сравнении с "чистым" символизмом и модернизмом.
Символист, начиная с Э. По и Бодлера, видел мир, состоящим из символов - архетипов и понятий, превосходящих человеческий опыт и понимание. Их влияние на личность творца, своеобразная рефлексия на них характеризует музыку Шенберга и Скрябина, поэзию Вячеслава Иванова, Валерия Брюсова и Александра Блока, прозу А. Белого и Федора Сологуба, живопись Эдварда Мунка, Одилона Редона, Пюви Де Шавана, Поля Гогена.
Модернизм, представителями которого являлись такие мастера слова, как Т.С. Элиот, Паунд, Джойс, Крейн, пошли гораздо дальше, отделив символ от творца, создавая некую "идеальную", не реагирующую на внешние раздражители, личность, и, оперируя реалиями прошлого и будущего, неизбежно приходя к пророчеству и вестничеству.
Но свершились пророчества, преломился мир, почти раскрыты уже все преступления человечества (за исключением, пожалуй, архивов НКВД). Символ из недосягаемого, неведомого архетипа перешел в разряд изученного, исследованного, стал "вскрытой сущностью", почти опытом души. Творец и символ, по сути, прекратили свое существование, как раздельные понятия. И произошел новый поворот в искусстве: родился очередной "новый человек", но уже далеко не Фауст, а, скорее, тот самый, зловещий Гомункул, приближение которого предчувствовал Йитс.
