— Мне бы не хотелось, чтобы такое говорили про меня, — сказала Эмилия.
— А что — уже начали?
— По крайней мере, в спину мне сегодня шептали…
— Они стрелялись вовсе не из-за женщины, могу вас утешить, — молвил Столыпин, глядя в сторону. — Из-за глупой шутки, которую Мишель сказал вечером в доме вашей матушки.
— Какая еще глупая шутка? — удивилась Эмилия. — Разве была какая-то ссора?
— Ссора случилась потом, когда они уже выходили из дома, — ответил Столыпин.
Эмилия поднялась.
— Мне и правда пора, — произнесла она и снова посмотрела на Мишеля. — Какой он стал… красивый. Говорят, хорошие люди после смерти делаются наружностью лучше, чем были при жизни. Это их Бог так отмечает. — Она повернулась к живописцу. — Вы, господин Шведе, надеюсь, оставите нам облик Мишеля во всей его красе!
— Большего никто уж сделать не сможет, — тихо отозвался художник.
— К священнику посылали? — спросила Эмилия.
Столыпин, страдая, кивнул. Эмилия молвила, не заметив, как омрачилось лицо ее собеседника:
— На отпевании все мы будем. И Надя — тоже, хоть она покойников до смерти боится. Прощайте пока!
И поскорее вышла из дома.
* * *
Если молодой лекарь не стал возражать, когда его привлекли к следствию и поручили ему осмотр мертвого тела, то молодой священник оказался гораздо более горьким орешком.
В Скорбященской пятигорской церкви служили двое: протоиерей отец Павел Александровский и молодой иерей, всего лишь два года в священнодействии, отец Василий Эрастов.
К этому-то отцу Василию, полагая найти его более сговорчивым, обратились Столыпин и примкнувший к нему Дорохов — последний с мрачным видом бродил по городу и то и дело останавливался. чтобы начать чертить носком сапога в пыли узоры невнятного назначения и смысла.
Едва услыхав о просьбе господ офицеров, отец Василий замахал руками.
— Вы… это… Вы, господа, должны все-таки иметь соображение! — закричал он, не желая больше слушать приводимых доводов. — Да и как это я сделаю в обход отца протоиерея? Сперва к нему надо обращаться, а уж после — ко мне, если настоятель изволит…
Он отвернулся, пожевал губами и прибавил:
— Да и кто согласится хоронить вашего ядовитого покойника… Если бы меня спросили, я бы вам так сказал: самоубийц, которые против Духа Святаго погрешили, надлежит веревкой за ноги обмотать и стащить на бесчестное место и там зарыть…
Дорохов потянул шашку из ножен, медленно оскаливая зубы. Столыпин повис у него на локте.
— Остановитесь, Руфин Иванович!
