Было холодно и одиноко, словно я была последней оставшейся в живых женщиной перед концом света. Интересно, не он ли порождал это ощущение? Я знала, что вампиры могут воздействовать на людей, но как? Способен ли он проникнуть в мои чувства и заставить меня ощутить что-нибудь?
Я улыбнулась ему, чувствуя, как холодная струйка пота потекла сзади по шее. То, что он сказал, не было правдой, по крайней мере не совсем, но сумеет ли кто-нибудь вовремя поспеть в эту комнату, чтобы спасти мою жизнь, если он нападет? Почему-то я сомневалась в этом.
— Откуда вы знаете, что поблизости никого нет? — любезно осведомилась я вместо этого.
— Мы способны чувствовать живое рядом, — ответил он. — Можем слышать, как бьются сердца. Ближайшее из них — в нижнем этаже. — Он снова усмехнулся. — Это означает, что вы в моей власти. Откуда вы узнали обо мне? Как вам стала известна правда насчет меня?
— О, не глупите, — сказала я и в свою очередь улыбнулась с уверенностью, которой не испытывала. — Если я скажу вам это, какой смысл будет оставлять меня в живых?
— А какой смысл мне делать это в любом случае? — спросил он. — Вы всего лишь смертная, каким-то образом случайно узнавшая о моей истинной природе. С чего кому-либо верить вам? А если я убью вас, кому до этого будет дело?
Что-то было в его чертах, какая-то резкость, словно волчий голод владел его мыслями и подвигал к цели, которая была мне не по нраву. Он мог чуять мою кровь. Эта мысль тревожила меня. Мне понадобилась вся натренированная сила воли, чтобы изобразить улыбку.
— Смысл есть. Вы вовсе не в такой безопасности в своем стеклянном гробу, как, возможно, думаете. Идут разговоры о том, чтобы захоронить вас.
— Разговоры о том, чтобы захоронить меня, уже шли лет двадцать тому назад, — сказал Ленин. — Однако этого все еще не случилось. У меня еще есть верные сторонники. Люди, которые никогда не позволят, чтобы символ революции был уничтожен или осквернен.
— Они же позволили уничтожить ваши статуи, — напомнила я.
Он моргнул, будто впервые услышав об этом, глубоко вздохнул, пожал плечами и заметил:
— Ну и что же? Статуи — это всего лишь статуи. Моего тела они не тронут. Слишком много лет поклонение мне было единственной дозволенной религией. — Он засунул руки в карманы брюк, заставив те оттопыриваться, на что они были не рассчитаны. Пиджак поверх них пошел морщинами. Он сделал шаг ко мне. — Они поклоняются мне. И не позволят, чтобы меня зарыли.
Я тоже пожала плечами:
