На вид ему было где-то за сорок, и никто из непосвященных и подумать бы не мог, что он мертв, а уж тем более что он — Владимир Ильич Ленин, родоначальник русского коммунизма.
Кроме того, я практически ничего не знала о вампиризме. О, мне было известно, что причиной его является вирус, содержащийся в слюне вампира. Вот почему немногие оставленные в живых жертвы сами превращались в вампиров. А это — после периода, когда носитель вируса становится харизматичным, как никогда, периода, длящегося порою до двадцати лет, во время которых вампир способен подчинять себе толпу или даже общество, — ведет к смерти и превращению в неумершего мертвеца. Вампир должен остерегаться света, спать днем и бодрствовать только по ночам.
Может показаться, что я знала очень много, но это было не так. Не хватало самого главного — насколько силен вампир? И как велика его потребность в крови?
Я собралась с духом и постаралась легонько улыбнуться в ответ на его улыбку, пытаясь казаться уверенной и ко всему готовой. Вероятность того, что он попробует уничтожить меня, будет меньше, если он будет думать, что у меня есть план, как помешать этому или отомстить за себя. Если я и научилась чему-нибудь, работая журналистом в самых горячих точках мира — от Руанды и Судана до пустынных земель Афганистана, — так это тому, что если делать вид, будто контролируешь ситуацию, то враг вряд ли нападет.
Во взгляде его промелькнуло веселье, и я подумала, что он, должно быть, повидал немало людей, пытавшихся блефовать. Но неважно. Он не набросился на меня. Вместо этого он остановился передо мной и внимательно оглядел, от кончиков сапог на нелепо высоченных каблуках — по крайней мере, я настояла на сапогах — до засыпанных снегом волос и крохотной красной матерчатой штуки на макушке.
Он протянул руку.
— Зовите меня Ленин, — сказал он.
Безопаснее, конечно, было бы вовсе не дотрагиваться до него. Но это значило бы признаться в своем страхе.
И я тоже протянула руку и назвала свое имя — неожиданно тонким, писклявым голосом.
— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он.
Я кивнула. Я оставила скатанную в крохотный шарик записку под краешком его стеклянного саркофага, где он, скорее всего, должен был найти ее, когда с наступлением вечера откроет глаза и выберется наружу. Там говорилось, что мне известно, кто он такой, и что я хотела бы поговорить с ним. В некотором роде это был шантаж, и я, подобно всем шантажистам, была отчасти напугана. Мне не хотелось упустить удачу, и я не была уверена, где лежит грань между безопасной степенью давления и такой, которая вызовет ответную реакцию.
