Провал ее блистателен. Начальные классы ходят за ней гурьбой, распевая: „Рыжая! Рыжая! Ты на свете всех милей!“ Рыжая, рыжая, не своди с ума парней!..»
Девочка поступает в народный радиотеатр. Снимается в массовках. «Слушай, — пристает Женя Злобин, — кино-то не цветное? Как же зрители догадаются, что ты рыжая?»
Девочка кончает школу, уезжает. О ней ничего не слышно. А время идет, идет — ровным шагом труда и упорства.
Нас приглашают соседи: куплен цветной телевизор. В самой деле, прекрасно: краски ярки и чисты, будто смоченные водой. теперь мы знаем, какого цвета глаза у пани Каролинки!
А эта — ведущая популярной эстрадной программы? Мы и раньше восхищались ею — грация, голос! Вот она впархивает студию, разбрасывая жемчуга улыбок. Помилуйте, да ведь она рыжая! какая рыжая — пожар! Такие волосы — одни в мире. Как ее зовут? Дина… ну, да! Дина Злобина!
Вот так-то, красавец Женя, додразнился. Вот так-то, люди добрые!
еще бывают встречи. Как продолжение давно прочитанной книги; и автор, — жизнь — вдруг повернул сюжет не так, как ожидалось.
* * *
Район — новостройка, девятиэтажки — близнецы (многооконные фасады похожи на вафли), нумерация фантастическая, все же нужный мне дом находится.
…Отворяет — сам. Стоит, как рыбак: джинсы закатаны до колен, в руках ведро.
— Проходите, Нина Федоровна! Там уже чисто. Сейчас домою в прихожей. — И, отвечая на невысказанный
Я одна — в его комнате.
Над столом портрет Жерара Филиппа; вечная юность Франции — актер сидит легко, как птица на ветке, в глазах — свет ума и печали…
Гантели в углу. Некрашеный стеллаж. Две полки, нижние, задернуты занавеской. Несомненно, она там — радость, которая сейчас будет со мной. Потянулась рука… Нет. Пусть — сам…
Входит хозяин.
Над этим лицом время поработать забыло. Те же по-детски впалые виски, заметные — при худобе щек — скулы. Волосы чуть длиннее, по моде. Еще не утеряны юношеская угловатость, легкость движений, Не узнаются только глаза — пристальное их спокойствие…
— Ты изменился, Марк.
— Все меняются, Нина Федоровна, — взгляд цепкий и схватчивый, — кроме вас.
Это не вежливость, Марк Гурков — господи, имечко, не споткнувшись, не выговоришь! — всегда считал вежливость чем-то вроде архитектурных излишеств. И уж в этом он не изменился — вот его следующая фраза:
— Вы все-таки пришли. — А ведь я приглашал вас неконструктивно.
