Средняя сноха, Ойниса, — и эта красавица. Косы, словно ветви ивы, бегут на плечи. Голос, как песня ручья под снегом. Люди говорят: сокровище досталось Аскарджану.
И только матери ведомо, как нелегко было завоевать гордое сердце. Убегала Ойниса, пряталась, а он не отступался. Как говорится, «ты — по ветке пройдешь, я — по листику!»
Упорен Аскарджан. Где надо и не надо — упорен. Беспокойная душа. Вот и сейчас — сидит с краешку, ближе к двери, словно ждет, чтоб вскочить и побежать. Ради гостей из города — приоделся бы хоть! Выцветшая майка на нем, тюбетейка заломлена на затылок, карандаш и свернутая газета — за голенищем!
Торопливо живет человек. Не ходит, а бегает, словно дом у него горит…
Звонкий голос внука прервал думы матери:
— Бабушка! Я две самсы съел, можно — третью?
— Если вкусно, милый, ешь, не считая…
Эрали это, родители Аликом зовут, в городе так привычней. Любимец, Равшан, — у Ойнисы на руках, ест лепешку, которую мать его обмакивает в мед. Отламывает по кусочку, бережно, крошки не обронит, а ручонка пухленькая, так мала еще — орех не поместится. Все внуки дороги сердцу, а без этого и часу не пробудешь, соскучишься…
Шепчутся дети меж собой, и вдруг засмеялись все разом — будто голуби взлетели…
— А у нас цветной телевизор! — громко говорит Эрали.
— А-у нас… цветное сюзане!
Это Озода. Девочки нынче бойчей мальчиков.
Взрослые засмеялись, а взгляды невольно — на стены, где сюзане повешены.
— О, красота какая! — привстала городская невестка Гаухар. — А я и внимания не обратила… — Неужели ручной работы?
— А какой же еще? Те, что машина вышивает, ярки и нарядны, но нет в них души. А эти…
Два сюзане у матери. В двух сюзане — словно вся ее жизнь.
То, что швом «юрма» — девушкой вышивала, о женихе, Абдукадыре, думая. Сама красила нитки соком цветов и ягод. Вышила сюзане цветистое, словно степь весной, радостное, как день свадьбы. Второе замужем начала, заканчивала уже в войну. По белому полю вышила большие круги, багряные, как заходящее солнце; узоры, что вокруг теснятся, словно беды людские — черные…
Вышивала при мерцающем свете старинного чирака — кунжутное масло в него наливали, фитилек из хлопкового волокна скручивали. Керосина не было. Никому не сознавалась, а глупая вера жила в душе: если закончу сюзане, вернется Абдукадыр живым!
А может, и не глупая была та вера? Вернулся ведь, залюбовался новым украшением дома. Похвалил мастерицу — жену, руки ее усталые к сердцу прижал…
