И вдруг Фаля увидела ее глаза.
Глаза у женщины были огромные и черные, совсем черные, как уголь. Только по краям — яркие тоненькие, как ниточки, голубые каемки радужки… Это от зрачков, догадалась Фаля, это у нее зрачки так расширены.
Но был солнечный день, и солнце светило женщине прямо в лицо. И когда она снова подняла глаза к небу, они, эти глаза, остались такими же, прежними — черными, с тоненькой каймой голубой радужки по краям.
«Так же не бывает! — про себя ужаснулась Фаля. — На свету зрачки всегда сужены. Так же не бывает!» Казалось, сама ночь вошла в глаза этой женщины и осталась там навсегда.
И Фаля вдруг поняла, что небо для этой женщины с ребенком еще более темное, еще более страшное, чем для нее, для Фали. А потому и глаза ее, вобравшие в себя ночь, так страшны.
— Вы не представляете — как удачно! Нет, вы просто не представляете! Спасибо, спасибо! Нам ничего не надо! Мы — дальше! Мы еще не всех обошли.
Она помахала рукой и пошла вверх по улице, останавливаясь у каждых ворот, чтобы радостно сообщить свою странную радость людям: «Мы — оттуда! Так удачно! Вы даже не представляете себе, как удачно!»
Она уходила, а следом за нею над тихими окраинными дворами, над домами, над улицей, ведущей от реки и превращенной в дорогу для танков, плыло, разрастаясь, вбирая в себя навсегда что-то непостижимо грозное и суровое, такое мирное и спокойное раньше слово — Сталинград.
* * *
Темные осенние ночи, которых так боялась Фаля, наступили.
Вечера были ненастные, с затяжными мелкими и холодными дождями, которые, как казалось, никогда и не кончатся. В городе не хватало электроэнергии, и электричество на окраине отключили. Теперь по вечерам они зажигали коптилку — пузырек с керосином, в который был опущен кончик самодельного фитиля. Слабый огонек коптилки сделал их такую светлую раньше квартиру похожей на ту земляную пещеру, в которой они прятались летом от бомбежек, а извилистые трещинки на давно уже не беленом потолке напоминали мертвые корни той погибшей весенней травы.
Но возвращаться из школы домой в эти темные и дождливые вечера ей не было страшно, хотя дорогу домой они с Томкой искали почти на ощупь — от дома к дому, от одного знакомого крылечка к другому, от одного темного угла до следующего. Все на ощупь.
— Слушай-ка! — развлекала ее Томка по дороге. — Ты представь себе, что мы ночью в лесу заблудились. Представь, а потом вспомни, что не в лесу вовсе. И сразу не страшно станет!
