Евгения Сергеевна не сразу осознала страшный смысл записки. Она понимала только одно: Вася, ее Вася, жив, и ей хотелось тотчас, немедленно поделиться с кем-нибудь такой радостью, радостью, о которой ка-кой-то час назад она не посмела бы и мечтать. Анна Францевна!.. Да, да, Анна Францевна. Она поймет ее, разделит с нею радость, то есть порадуется вместе. Неправда это, что радость не хочется делить ни с кем. Еще как хочется…
И в это время проснулся Андрей.
— Уже утро, мама? — спросил он, сонно оглядываясь.
— Нет, нет, сыночек, — ответила Евгения Сергеевна и присела на корточки рядом с его постелью. — Ночь еще. Даже вечер. А я тебе сейчас что-то скажу, очень-очень важное и очень хорошее. Только ты никогда и никому не рассказывай об этом. — Она обняла его и прошептала: — Мы получили от папы письмо. Вот оно. — И она показала Андрею записку.
— Ура! — сразу проснувшись, закричал Андрей и запрыгал, размахивая руками. — Ура, папка скоро вернется, и мы уедем обратно в свой дом!..
— Тише, тише, сумасшедший ты мой, — остановила его Евгения Сергеевна. — Скоро, скоро вернется. — Кто знает, в тот момент, возможно, ома и сама уверовала в скорое возвращение мужа, ведь человек верит тому, на что надеется. — Спи, завтра рано утром поедем в Колпино. — А еще нужно было все-таки поделиться радостью и с Анной Францевной.
— Прочитай, что папа пишет.
И вот сейчас только до сознания Евгении Сергеевны дошел страшный смысл записки, это «…прощайте, родные мои, любимые!» и наказ беречь сына и вырастить его настоящим Человеком… Василий Павлович никогда не был ни трусом, ни паникером, но если он все же написал это…
Ей хотелось закричать, хотелось схватиться за голову и рвать на себе волосы, биться головой об стенку, однако она, закусив губу, чтобы не дать волю подступившим слезам и готовому вырваться крику, чуть слышно проговорила:
— Ты не поймешь всего, сынок. Папа пишет, чтобы мы ждали его и чтобы ты слушался меня и хорошо учился. Ну, спи, спи…
— А ты?
— И я скоро лягу.
— Ты сразу ложись.
— Хорошо. — Она и сама не понимала, откуда берутся силы, чтобы держать себя в руках. И она действительно легла и сделала вид, что засыпает, а когда Андрей, спустя несколько минут, окликнул ее, она не ответила. Выждав немного, пока дыхание Андрея стало спокойным, она осторожно поднялась, подошла к окну, чтобы не зажигать свет, и снова перечитала записку. Нет, никаких сомнений — это прощальная записка. Василий Павлович знал, что пишет. Евгения Сергеевна достала из шкафа старый ридикюль, где хранились документы и разные бумаги, и спрятала туда записку, хотя собиралась ее сжечь. Теперь, подумала она, это не имеет значения. Убрав ридикюль на место, она медленно подошла к кровати, но не легла, а тихо села и долго молча сидела так, уставившись в одну точку. Она не слышала ни привычного топота над головой, ни грохота последнего трамвая, ни утреннего заводского гудка…
