Из Дагестана Берг уже и не выбрался. Вернее — выбрался, но куда, в какую тюрьму, то сокрыто в архивах КГБ, — известно только, что осенью 1938 года он был расстрелян[4].
Рика уже в это время сидела в Бутырках — ожидала этап в Марийские лагеря.
Когда Рику пришли брать — она не испугалась: «Я всегда знала, что меня посадят». Полугодом раньше НКВД пытался ее вербовать — она отказалась, вернулась домой и сказала первому мужу Коле, молодому, похожему на Есенина и очень удачливому человеку (впрочем, потом он тоже оказался в лагерях): «Теперь — все».
Рику привезли на Лубянку, и здесь она явственно поняла: жизнь — кончилась, это — навсегда. У нее за спиной был богатый опыт отца.
Но я собиралась писать о любви.
А любовь была. Ах, какая это была любовь! Правда, одно время Льву запретили появляться в Вожаеле. Любовь начальство преследовало (это же — свобода!). Разврат, свальный грех — пожалуйста, но только не любовь.
Но Лев нарушал и эти запреты, а когда не мог, они звонили друг другу по телефону, — благо в конторах телефон был, — говорили до тех пор, пока телефонисткам не надоедало слушать их излияния.
В сорок пятом война кончилась, Рика и Лев — не без трудностей — получили «раскрепление», то есть паспорт, в котором стояла пометка: без права селиться в Москве, Ленинграде и еще в двухстах с лишним городах Страны Советов, получили отпуска и оба съездили в Москву.
В Москве Лев увиделся, если не сказать точнее — познакомился со своей Наташкой — дочкой, которой, когда его забрали, был год. Наташка жила с бабушкой: Оксана, ее мама и первая жена Льва, погибла, не дойдя до лагеря, на одной из пересылок. Оксане было 22 года.
Рику в Москве не ждал никто: сестра Анечка умерла в войну, по дороге в эвакуацию.
А потом вышла им возможность и вовсе уехать из лагеря.
Жили нелегально в Москве у Левиной мамы — пока соседка не донесла, потом перебрались в Ставрополь, маленький южнорусский городок. Жили тяжело и голодно — Лев работал методистом в кабинете культпросветработы, Рика печатала на машинке, — короче, денег не было никаких. Но жили замечательно — они снимали угол у медсестры Жени: за занавеской у них была узкая, покрытая коричневым дерматином медицинская кушетка.
Рику арестовали в марте 1949 года.
Взяли ее как «повторницу», то есть за то, что сидела первый раз. Потому следствие было скорым и немудреным, зато Рика кое-что добавила к своему тюремному образованию. Например, если в тридцать седьмом в камере позволяли сидеть, то в сорок девятом присесть можно было только после отбоя. В тридцать седьмом в камере табуреток могло не быть, в сорок девятом — были, но намертво привинченные к полу и так, что нельзя было прислониться к стене и нельзя было облокачиваться на маленький тюремный столик — только когда ешь, — спина от такого сидения деревенела.
