Таким образом, лишь по внешней видимости удается, в форме изложенного выше скептицизма, устранить всю серьезность и ответственность возникающего перед нами, вопроса: какое объективное значение имеет опыт таинственного, непостижимого, трансрационального по сравнению с опытом, выражаемым в ясных понятиях и предоставляющих нам бытие в форме "знакомого", "понятного", "ясно и отчетливо достижимого" и именно поэтому лишенного внутреннего смысла и внутренней значительности предметного мира? Как размежевать эти две формы опыта? Какое значение, в смысле подлинного познания - познания того, что на самом деле есть, - мы должны и вправе приписать каждому из них? Но так как воззрение, приписывающее объективно-предметное значение "рассудочному" познанию - разложению бытия на систему ясных, самоочевидных общих элементов, улавливаемых в понятиях, - пользуется всеобщим признанием и как бы навязывается само собой - так как, другими словами, бремя доказательства лежит на противоположном воззрении, - то вопрос для нас принимает следующую форму: можно ли утверждать, что в самой реальности действительно нет ничего, что не могло бы быть включено в схему "знакомого", "понятного" или "постижимого"? Или, напротив, можно обнаружить объективное наличие "непостижимого" в составе самой реальности? Ответу на этот вопрос посвящено наше исследование. Здесь мы можем лишь предварительно уяснить смысл вопроса.
Для этого мы должны попытаться несколько точнее определить само понятие "непостижимого" - поскольку именно это возможно сделать уже теперь, не предваряя итогов нашего исследования. Прежде всего, уже из сказанного выше следует, что под "непостижимым" мы во всяком случае не должны разуметь что-либо безусловно и абсолютно для нас недостижимое или непознаваемое - не нечто подобное кантовской "вещи в себе" (к рассмотрению этого последнего понятия и его отношения к тому, что мы имеем в виду под именем "непостижимого", нам еще придется вернуться). Напротив, поскольку вообще возможно осмысленно говорить о "непостижимом", оно, очевидно, должно быть в какой-либо форме нам доступно и достижимо. Оно должно, следовательно, - при всей своей непостижимости - как-то встречаться в составе нашего опыта (понимая "опыт" в широком смысле слова, как совокупность всего, что нам в какой-либо форме "дано", нам "предстоит" или "открывается"). Если бы в составе нашего опыта не имелось того, что мы разумеем под "непостижимым", то, очевидно, мы не могли бы ни образовать такого понятия, ни даже употреблять само слово "непостижимое".
