В музыкальный салон, сверкающий дорогими породами дерева, в стеклянные двери входили гости. Жених и невеста встречали их у лакированного столика для подарков. Луиза Кипчак была в полупрозрачном аметистовом платье, лучистом, как хризантема. Ее матовые великолепные плечи, едва прикрытая грудь с бриллиантовым колье дышали силой и свежестью, пленяя взоры восхищенных мужчин. Франц Малютка блаженно улыбался, словно до сих пор не мог поверить, что ему досталась эта великолепная женщина, чья голая спина, обнаженные сильные ноги, несравненный живот с дорогим алмазом в пупке не раз украшали страницы гламурных журналов. Он стоял огромный как истукан, на который натянули костюм дорогого шелка, расставленные ноги обули в остроконечные итальянские туфли, на каменную голову прилепили кудрявый чубчик, а в петлицу вставили пунцовую розу.
Подле них, чуть отступив, приветливо и властно улыбался Куприянов, комильфо, безупречно элегантен, одетый так, словно рекламировал лучшие дома моды, лучшие мужские одеколоны, светские манеры, высокий стиль, на который следует равняться всем, кто причисляет себя к элите и претендует на богатство и власть.
Есаул вместе с соратниками появился в салоне, оказавшись среди толпы, где мужчины и женщины с дорогими футлярами, затейливыми свертками наполнили обширный зал.
Вначале он был окружен оживленными лицами, дорогими туалетами, ароматами тончайших духов и дорогих Табаков. Но постепенно стал чувствовать, что толпа вокруг него редеет. Люди, заметив его соседство, начинали отступать, теснились прочь, протискивались в сторону, ближе к Куприянову. Между ним и другими гостями проявлялись отталкивающие силы. Так, под воздействием тока, заряженные частицы перетекают от одного электрода к другому, обнажая и оголяя один, покрывая плотным слоем другой.
Он чувствовал на себе язвительные взгляды, ловил презрительные улыбки, слышал злорадные реплики.
— А он плохо выглядит, — заметил тощий, прокуренный господин в черной шляпе артиста Боярского. — Не сравнить с Куприяновым.
— По-моему, ему жмут ботинки, — хихикнул толстячок с лысиной Жванецкого.
— И воротничок, — хохотнул долговязый балагур с усами Михалкова.
— Как приговоренному к повешенью, — громко, чтобы слышал Есаул, произнесла надменная дама, артистка Театра сатиры.
— Да, попил он нашей кровушки. Как только не захлебнулся! — вторила ей увядшая кинодива.
— Вот погодите, выйдет из тюрьмы Ходорковский, он ему припомнит, — громким, на весь салон, шепотом прошипела дикторша телевидения.
