Она стала начинать день гимнастикой, делала упражнения до пота, а потом мечтала о холодном ласковом душе.
Еще стихи читала, по памяти, все, какие знала. Пыталась переругиваться с солдатами охраны, но те равнодушно молчали.
Игру себе придумала: «путешествовала» по всем местам, где когда-то бывала. Это было забавно — отрешиться от всего и уйти в прошлое, окунуться в воспоминания.
Наконец появилась толстенькая, неповоротливая Янина. Она присмотрела себе угловую койку, сунула под подушку торбинку с нехитрым имуществом, натянула до подбородка одеяло и сразу уснула.
С тех пор она или спала, или молча сидела на койке, тупо устакившись в одну точку.
Леся пробовала с нею разговаривать.
— Откуда ты?
— С Тернопольщины.
— А за что сюда?
— Не знаю…
— Не придуривайся, — Леся сердито хмурила брови, — не перед слидчим[3].
— Так, кажуть, за те, що бандитам допомогала.
— А допомогала?
Яна в недоумении двигала плечами:
— Так у тех же бандитов мой нареченный Гнат… Я ему то харчи прынесу, то самогонкы…
— Грепсы[4] носила?
— Що то — грепс?
— Ну записки такие? — растолковывала Леся.
— Ой не знаю я ничого…
— Заладила! Носила или нет?
Яна сосредоточенно, с видимым напряжением размышляла над вопросом, потом вздыхала:
— Так посыла…
— Ну и дурепа, — подвела итог Леся.
— Так оно и есть, — покорно согласилась Яна. — А как не понесешь, если Гнат просил? Еще рассердится — что ж, мне в девках век вековать? А Гнат у меня файный… — Воспоминания о возлюбленном выжимали из круглых, как черешня, глаз обильные слезы. — Когда-то теперь его увижу? Увезут меня в Сибирь холодную, некому там будет и на могилку мою прийти…
Голос у Яны звучный, красивый, и причитала она над своей несчастной долей с видимым удовольствием.
— Не ной, — останавливала Леся. — Кому ты нужна в Сибири? Разберутся, что ты просто дура, и выпрут отсюда на все четыре стороны.
— Ага, — вздыхала Яна, насухо вытирая глаза. — Як бы ж я знала. А то Гнат просил… А он такой… Чуть что не по нему, сразу выгоняет и говорит — другую найдет…
Судя по всему, энергичный Гнат использовал свою влюбчивую подругу в качестве связной. Да так, что та об этом и не подозревала.
В какой-то день в камеру привели еще одну девушку. Новенькая хмуро, ни на кого не глядя, подошла к свободной койке, присела на край. Была девушка такой спокойно-неприступной, что даже общительная Леся не решилась заговорить первой, лишь украдкой, искоса ее разглядывала.
Она была очень красивой, это Леся вынуждена была признать, хотя редко-редко девушки соглашаются, что есть еще, кроме них, разумеется, красавицы. Тонкое, надменное лицо. Удлиненный разрез темных глаз — строгих, почти отрешенных. Нежная, чуть смуглая кожа хорошо гармонировала с темными глазами и пухлыми, яркими губами. «Смуглянка», — подумалось Лесе. Она обратила внимание, как удивительно изящно сидит на точеной головке незнакомки корона из золотых кос. Казалось невероятным, невозможным такое сочетание: цвета спелой пшеницы косы и матовая смуглость лица. Это была та деталь, которая сразу выделяла девушку из разряда обычных и заставляла думать о том, что природа в своей мудрости может сплавить в цветок яркий луч солнца и темную кисею ночи. «Приметная особа, — отметила Леся, — такую опознать несложно».
