.
— Не только как планету, — отвечала мама. — В Древнем Риме это была богиня любви. Как Люба по-русски.
— А Рим это где?
— В Италии.
— Она что, итальянка?
— Нет, она татарка.
— Почему тогда Венера?
— Ну откуда же я знаю, почему. — Маме начали надоедать эти разговоры. — Родители так назвали.
С таким планетарным, нет, даже так — космическим именем она представлялась мне сверхчеловеком, недосягаемым божеством, ангелом неземным. Она и впрямь была очень красива. Самыми красивыми, по моему разумению, у нее были ногти — длинные, розовые и блестящие. Поразительно, но она умудрялась играть, совершенно не цокая по клавишам, — даже далекая от музыки мама всегда подмечала это как признак Венериного мастерства.
Фамилия у нее была Хáрисова, и, если отбросить, что «харúс» по-татарски земледелец, останется «хáрис», а по-гречески это значит «прелесть»; последняя трактовка куда больше подходила Венере.
Самыми интересными были уроки, где мы проходили иностранные слова: легато, нон легато, стаккато; форте, меццо форте, фортиссимо… Я слушала во все уши и старалась запомнить их до единого.
— Адажио — медленно, аллегро — быстро, анданте — тоже медленно, но быстрее, чем адажио. Виваче быстрее, чем аллегро, а престо быстрее, чем виваче. Есть еще ларго и ленто — это очень медленно. Запомнила?
— Да.
— Повтори.
Я повторила.
— Венера Альбертовна, расскажите еще.
— Хватит пока, это сначала выучи. Где твоя мама, уже две минуты шестого.
— Не знаю… — мама, всегда такая пунктуальна, сегодня и впрямь запаздывала.
— Ладно, давай поиграю тебе Шопена.
Я созерцала, как острый носок лакированной туфли-лодочки нежно нажимает на педаль, будто гладит ее. Музыка кружилась по классу, отражаясь от зеркальной стены — по воскресеньям музыкальная аудитория служила залом для бальных танцев, — овевала небольшой гипсовый бюст дедушки Ильича, стекала по контурам глиняной амфоры с вечно увядшим букетом… Я наслаждалась стройной ритмичной мелодией; с замиранием сердца смотрела на летающие по клавиатуре руки Венеры Альбертовны, на ее прекрасное вдохновенное лицо…
На последних тактах в класс вбежала запыхавшаяся мама.
— Извините, сгущенку в институте давали. И вам баночку взяла.
— Не беспокойтесь, мы тут как раз с Восьмой прелюдией Шопена познакомились, — Венера тонко и презрительно улыбнулась, однако подарок приняла.
— Спасибо, что подождали, — не сбавляя темпа, мама собрала нотные тетради в картонную папку с красивой голубой завязкой, нахлобучила мне панамку, подтянула колготки, и мы пошли.
