Вот и возникает вопрос: чем объясняется такая феноменальная и стойкая популярность Штраля? Или: что же такое свойственно Штралю, что публика находит только у него? Короче: в чем его своеобразие и, если угодно, значение?
Сразу оговоримся: сколь бы ни был велик коммерческий успех Штраля, к так называемой «масскультуре» он не имеет никакого отношения. Хотя его комедии и не лишены известной, местами вовсе цирковой буффонадности, в большинстве своем они социальны и исполнены глубокого смысла. И тот факт, что «сам» Петер Хакс — эстет и интеллектуал в лучшем смысле слова, изысканный интерпретатор классики и античной мифологии — настолько пленился штралевской комедией «Он снова с нами», что предложил ему написать в соавторстве новую пьесу на прежний сюжет (она и была написана — «Барби»), говорит о многом.
Но все-таки: в чем секрет Штраля? В том, что у него от природы богатейшее чувство юмора? Что он неистощим на выдумку? Что в совершенстве владеет драматургическим ремеслом? Все это так. Но главное, думается, все же не в этом. Потому что на одном умении придумывать комедийные ситуации и отточенной драматургической технике далеко не уедешь. В лучшем случае будут получаться смешные пустячки, и притом с неизбежной пошлинкой. Для того, чтобы произошло чудодейственное превращение всяких больших и мелких житейских несуразиц в настоящую литературу, превращение металла в золото, непременно требуется какой-то «философский камень», и он у Штраля есть. Камень этот — знание людей, согретое любовью к ним. Еще Чехов говорил своему брату, неудачливому драматургу, допытывавшемуся, как написать «кассовую» пьесу: «Людям подавай людей, а не себя». Но, чтобы «подавать людей», нужно быть Чеховым. Или хотя бы Штралем.
Галерея штралевских персонажей разнообразна, как сама жизнь: рабочие, чиновники, партийные секретари, студенты, медсестры, бармены, суфлерши, продавщицы, полицейские, жулики, пожарники, журналисты, священники, вдовы, ревнивцы, молодожены, неверные мужья, догматики, вольнодумцы и прочая, и прочая. Но и этого ему мало. У него действуют еще и сказочные принцы, и черти, и ангелы, и ясновидящие, словом, все, что живет вокруг нас и в нашем воображении.
И вот что самое важное. Юмор для Штраля не самоцель, не способ посмешить зрителя, а — употребим ученое словцо — имманентная форма мироощущения. Он не выжимает из себя улыбку — он действительно улыбается. Не хуже остальных сознает он человеческие и социальные недостатки своего времени и своего общества: и невнимание друг к другу, и разобщенность, и двоедушие, и инфляцию многих громких лозунгов, и мертвящую силу бюрократизма, об этом он и пишет, но не бичуя, а врачуя — исходя из того, что все проблемы разрешимы, что человек, которого искусство XX века и сам век так старательно втаптывали в грязь, все-таки прекрасен и, что бы ни было, что бы ни случалось — жизнь продолжается!
