с чужим, с этим роковым спутником человека, уйдет и кровь как
аргумент и пьедестал властителей, оккупировавших развитие... Моей
собеседнице кода эта не могла не быть близкой и по интонации, и по
внутренней перекличке с юношескими грезами. Но полного согласия не
было - и не потому, что с ее стороны заявлялся отвод по существу.
Просто по всему складу своему Раиса Борисовна не могла долго
задерживаться на метафизической территории. Внимая, она как бы
прикидывала: что бы это значило для отдельной жизни и какие
обязательства проистекают отсюда для тех, кто с первых сознательных
лет привык, что вне таких обязательств, звучащих как обет и как
привычка, и жизнь - не жизнь, а прозябание, пустота? Нет, она не
помышляла о ренессансе максимализма 20-х. От этого она ушла напрочь
еще тогда, когда ее партийный статус не претерпел решительных
перемен. Добивалась же она ясности, которая удовлетворила бы ум и
сердце. Ясности в пределах замыслов и начинаний, посредством
которых человек стремился соединить развитие с равенством,
достоинство личности с благом массы, терпя поражения, но с каждым
таким поражением - избывая его новым действием, возобновлялся как
творец все той же истории. Так было. Отчего же не быть вновь? Она
искала его - творца, - и когда читала старых и новых авторов, и
когда вслушивалась в разные за и против, надеясь нащупать ответ не
непременно в виде стройной, законченной теории либо в образах
грядущего, самая привычность которых настораживала: не суррогаты
ли? Когда же оказывалось, что именно так или совсем близко к этому,
тогда к прежнему духовному разладу прибавлялись горечь свежих
узнаваний и крушение на сей раз еще более быстротечных надежд.
Вместе с тем у Раисы Борисовны был своего рода инстинкт
сопротивления навязчивой и самоуверенной новизне, легкости
опрокидываний, растаптываний всего, что составляло содержание жизни
целых поколений. Между этими полюсами умещалось тогда многое в
воззрениях и поступках. И далеко не всеми, кого разбудил и поощрил
к действию XX съезд, хрущевская оттепель, Новый мир Твардовского,
полюса эти ощущались как вызов, настаивающий на том, чтобы
самоопределиться в прошлом, воспринимаемом как целое. И воспитание,
и биографии соблазняли нас миновать рифы несовпадающих гибелей на
утлом суденышке, именуемом С одной стороны - с другой стороны. Был
отрезок пути в инакомыслие, когда Раиса Борисовна как будто нашла
свое место на таком спасительном плоту. Но не удержалась. Рискнула
