Хозяин уверял, что у него нет других долгов. Нотариус подтверждал это.
- Честное слово, - сказал я ему, - и вашу руку - у вас других долгов нет, которые касались бы дома?
- Охотно даю его.
- В таком случае я согласен и явлюсь сюда завтра с чеком Ротшильда.
Когда я на другой день приехал к Ротшильду, его секретарь всплеснул руками;
- Они вас надуют! как это возможно! Мы остановим, если хотите, продажу. Это неслыханное дело - покупать у незнакомого на таких условиях.
- Хотите, я пошлю с вами кого-нибудь рассмотреть это дело? - спросил сам барон Джеме.
Такую роль недоросля мне не хотелось играть, я сказал, что дал слово, и взял чек на всю сумму. Когда я приехал к нотариусу, там, сверх свидетелей, был еще кредитор, приехавший получить свои семьдесят тысяч франков. Купчую перечитали, мы подписались, нотариус поздравил меня парижским домохозяином,-оставалось вручить чек.
- Какая досада, - сказал хозяин, взявши его из моих рук, - я забыл вас попросить привезти два чека, как я теперь отделю семьдесят тысяч?
- Нет ничего легче, съездите к Ротшильду, вам дадут два или, еще проще, съездите в банк.
- Пожалуй, я съезжу, - сказал кредитор. Хозяин поморщился и ответил, что это его дело, что он поедет. (365)
Кредитор нахмурился. Нотариус добродушно предложил им ехать вместе.
Едва удерживаясь от смеха, я им сказал:
- Вот ваша записка, отдайте мне чек, я съезжу и разменяю его.
- Вы нас бесконечно обяжете, - сказали они, вздохнув от радости; и я поехал.
Через четыре месяца purge hypothecaire была мне прислана, и я выиграл тысяч десять франков за мое опрометчивое доверие.
После 13 июня 1849 года префект полиции Ребильо что-то донес на меня; вероятно, вследствие его доноса и были взяты петербургским правительством странные меры против моего именья. Они-то, как я сказал, заставили меня ехать с моей матерью в Париж.
Мы отправились через Невшатель и Безансон. Путешествие наше началось с того, что в Берне я забыл на почтовом дворе свою шинель; так как на мне был теплый пальто и теплые калоши, то я и не воротился за ней. До гор все шло хорошо, но в горах нас встретил снег по колено, градусов восемь мороза и проклятая швейцарская биза. Дилижанс не мог идти, пассажиров рассажали по два, по три в небольшие пошевни. Я не помню, чтоб я когда-нибудь страдал столько от холода, как в эту ночь. Ногам было просто больно, я зарыл их в солому, потом почтальон дал мне какой-то воротник, но и это мало помогло. На третьей станции я купил у крестьянки ее шаль франков за 15 и завернулся в нее;
