Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил корни в свое поле, он только на нем то, что он есть "француз, живущий в России,-говорит Прудон,-русский, а не француз". Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя...
"Голландия не погибнет, - сказал Вильгельм Оранский в страшную годину, она сядет на корабли и (429) уедет куда-нибудь в Азию, а здесь мы спустим плотины. Вот какие народы бывают свободны.
Так и англичане; как только их начинают теснить, они плывут за океан и там заводят юную и более свободную Англию. А уже, конечно, нельзя сказать об англичанах, чтоб они или не любили своего отечества, или чтоб они были не национальны. Расплывающаяся во все стороны Англия заселила полмира, в то время как скудная соками Франция-одни колонии потеряла, а с другими не знает, что делать. Они ей и не нужны; Франция довольна собой и лепится все больше и больше к своему средоточию, а средоточие - к своему господину. Какая же независимость может быть в такой стране?
А, с другой стороны, как же бросить Францию, lа belle France?236 "Разве она и теперь не самая свободная страна в мире, разве ее язык-не лучший язык, ее литература-не лучшая литература, разве ее силлабический стих не звучнее греческого гексаметра?" К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и мысль и творение всех времен и стран: "Шекспир и Кант, Гёте и Гегель-разве не сделались своими во Франции?" И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.
Прудон заключает свою книгу католической молитвой, положенной на социализм; ему стоило только расстричь несколько церковных фраз и прикрыть их, вместо клобука, фригийской шапкой, чтоб молитва "бизантинских"237 архиереев как раз пришлась архиерею социализма!
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом-с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь. (430)
Не любит романский мир свободы, он любит только домогаться ее; силы на освобождение он иногда находит, на свободу-никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один - какую-то мандаринскую иерархию, другой-свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus - fiat justicial238
