Учитель говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных ораторов и писателей: он помянул и о Вильгельме Телле, и о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура - разве назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла-Теллем?) и при этом не забыл не столько новое, сколько выразительное сравнение неволи с позлащенной клеткой, из которой птица все же рвется; Николаю Павловичу досталось от него порядком, он его ставил рядом с очень облихованными людьми из римской истории. Я чуть не перервал его на этом, чтоб сказать: "Не обижайте покойников!", но, как будто предвидя, что и Николай скоро будет в их числе, промолчал.
Крестьяне слушали его, вытянув загорелую сморщившуюся шею и прикладывая в виде глазного зонтика руку к ушам; канцлер немного вздремнул и, чтоб скрыть это, первый похвалил оратора.
Между тем староста сидел не сложа руки, а усердно наливал вино, провозглашая, как самый привычный к делу церемониймейстер, тосты:
- За конфедерацию! За Фрибург и его радикальное правительство! За президента Шаллера!
- За моих любезных сограждан в Шателе! - предложил я, наконец, чувствуя, что вино, несмотря на слабый вк%с, далеко не слабо. Все встали... Староста говорил:
- Нет, нет, liber Mitbiirger, полный кубок, как мы пили за вас, полный! -Старички мои расходились, вино подогрело их...
- Привезите ваших детей,-говорил один.
- Да, да,-подхватили другие,-пусть они посмотрят, как мы живем, мы люди простые, дурному не научим, да и мы их посмотрим.
- Непременно,-отвечал я,-непременно. Тут староста уж пошел извиняться в дурном приеме, говоря, что во всем виноват канцлер, что ему следовало бы дать знать дня за два, тогда бы все было иное, можно бы достать и музыку, а главное, - что тогда встретили бы меня и проводили ружейным залпом. Я чуть не сказал ему я la Louis-Philippe: "Помилуйте... да что же случилось? - Одним крестьянином только больше в Шателе!" (410)
Мы расстались большими друзьями. Меня несколько удивило, что я не видел ни одной женщины, ни старухи, ни девочки, да и ни одного молодого человека. Впрочем, это было в рабочую пору. Замечательно и то, что на таком редком для них празднике не был приглашен пастор.
Я им это поставил в большую заслугу. Пастор непременно испортил бы все, сказал бы глупую проповедь и с своим чинным благочестием похож был бы на муху в стакане с вином, которую непременно надобно вынуть, чтоб пить с удовольствием.
