— А поскреби любого, — стряхнул он капли, — в нём столько же грязи, только и остаётся выплёскивать её наружу, делая мир вокруг ещё пакостнее…
— А церковь? — перебил Кирилл. — Есть же искупление…
— Говорю же, стар стал, а какой старик верит в искупление?
Нет, мир можно спасти, только уничтожив своё зловонное «я»! «И Господь принёс Себя в жертву…» — думал я, стоя у Распятия. Правда, в Бога я не верил, и от этого мой подвиг казался мне ещё возвышеннее. И вот однажды собрался я с духом и кинулся в омут. Думал, освобожу мир, а родился водяным дедом, грешу теперь с русалками, и моя прежняя жизнь представляется мне святой…
Макар почесал затылок, пристально взглянув на Кирилла.
— Так что ты не торопись… — ворочал он распухшим языком. И вдруг расхохотался: — Впрочем, тебе это не грозит, ты со страху ещё не раз в штаны наложишь!
Кирилл ударил по воде ногой. Поднимая со дна пузыри, утопленник исчез, а из реки по-прежнему глядело отражение с камышиной во рту. «Нет ни добра, ни зла, — выплюнул её Кирилл, задрав голову к бескрайнему небу. — Чёрные тучи и белые облака одинаково скрывают солнце, освещающее пустоту…»
Родом Кирилл был с Украины, и фамилией его наградил вислоусый нелюдимый казак, построивший дом крыльцом к Днепру, а к деревне задом. Казака сторонились, а когда, умерев родами, жена оставила ему увечного сына, качали головами: «У тебя всё не туды…» «А у кого туды?» — огрызался он. Но дома срывал злость на Кирилле. Будто исправляя осанку, укладывал его горбом на жёсткий пол или вытаскивал за ухо на улицу. С годами, однако, отец успокоился. «Слава Богу, подслеповат стал — не вижу твоего уродства!» — крестился он вместо иконы на притихшего в темноте сына. А когда Кирилл подрос, отрядил его в скоморохи. «Знать, на роду тебе написано быть посмешищем», — перекрестил он его на дорогу котомкой с солёными сухарями.
«На свете все посмешища», — подумал за околицей Кирилл, вешая котомку на плетень.
И пошёл по хуторам смешить народ. Он стучал в бубен, ходил «колесом» или, надувшись, как бочка, изображал обожравшуюся комарами жабу. Его голос разносился далеко по округе, когда он скакал на палке, хлопая себя по пустому карману: «Одни звенят деньгами, другие — мудями!» Иногда его угощали похлёбкой, но чаще — камнями.
«В рыжих гнездятся бесы, — ворчали хуторяне, — они могут засмешить до смерти, напустить щекотку и устроить выкидыш».
И только мальчишки, держась за животы, провожали его далеко за деревню.
