Он был щедро одарен природой: финансовый гений, изумительной остроты деловое чутье, хладнокровие в сочетании с отвагой, способности к языкам и наукам, аристократизм, манеры, изящество… Но, — боже мой! — всем этим обладал еврей! А разве мог германский еврей в XVIII веке рассчитывать на признание своих заслуг и талантов, на объективную оценку своей деятельности? Нет, и еще раз нет. Вспомним историю: в те времена евреям запрещалось не только занимать государственные должности, но и даже жить там, где им хочется. В пределах некоторых европейских государств, княжеств и городов евреев обязывали селиться в собственных кварталах — гетто, — ворота которых на ночь запирались. Они были также обязаны носить на одежде особый знак.
Впрочем, была сфера, в которой без евреев не могли обойтись во все времена: торговля, откупы, денежное обращение, финансы… Евреев-финансистов было немало и в те времена. В их услугах нуждались, их призывали, — но часто только для того, чтобы, провернув сделку, сделать «козлом отпущения» и изгнать… Или отдать под суд. Талантливый купец Зюсс долго, что называется, плавал в мелкой воде. Непривычный к праздности, брался он за любое дело, умел провернуть любую безнадежную аферу. Например, ему приписывается чеканка на 11 миллионов неполноценной монеты (этот сомнительный бизнес он успел передать в другие руки незадолго до встречи с принцем Карлом-Александром).
Зюсс был очень моложав на вид и гордился тем, что обычно ему давали около тридцати лет, почти на десять меньше его настоящего возраста. Ему необходимо было чувствовать, что его провожают женские взгляды, что головы поворачиваются ему вслед, когда он едет верхом по аллее. Он употреблял множество притираний, чтобы сохранить унаследованный от матери матово-белый цвет лица, любил, когда говорили, что у него греческий нос, и куафер ежедневно завивал его густые темно-каштановые волосы, чтобы они и под париком лежали волнами; часто он даже ходил без парика, хотя это не подобало господину его звания. Он боялся испортить смехом свой маленький рот с полными пунцовыми губами и заботливо следил в зеркале, чтобы его гладкий лоб не утратил беспечной ясности, которая казалась ему признаком аристократизма. Он знал, что нравится дамам, но искал этому все новых подтверждений, и та, с которой он провел одну ночь, осталась ему мила на всю жизнь, потому что назвала его темно-карие, сверкающие под нависшими дугами бровей живые глаза — крылатыми глазами
