Наконец они добрались до машин. Обе машины были открытые: у одной складной верх был отодран, а у другой плохо поднимался, и они не стали возиться с ним. Не стали они и одеваться: это казалось бесполезным, ибо часть одежды они растеряли, а остальное промокло насквозь. Главное — завести моторы: они принялись усиленно крутить ручку и наконец двинулись в обратный путь. По дороге несся бурливый поток, но машины сидели высоко, и можно было не опасаться, что вода зальет мотор. Наконец они выбрались на шоссе, благодаря бога за то, что остались живы — ни о чем другом они сейчас и думать не могли.
Было уже два часа ночи. Гроза постепенно стихала, хотя дождь все еще шел.
Ребята подвезли Огастина к дому, насколько позволяла узенькая дорожка (год за годом деревья все наступали на нее, и теперь в иных местах по ней нельзя было проехать без помощи топора). Подходя к своему жилищу с заслуженной, бутылкой под мышкой и одеждой — под другой, Огастин, к своему великому удивлению, увидел свет. Неужели, уезжая, он забыл потушить лампу? Но когда он открыл дверь и перешагнул порог — вокруг него на полу сразу набежала лужа, а сам он стучал зубами от озноба, — в нос ему ударил такой вкусный запах и глазам предстала такая милая, уютная картина: у керосинки стояла Ри, а в руках у нее был окутанный паром эмалированный кофейник…
— Кофе, — сказала она. — По-моему, он будет вам очень кстати! — И на этот раз повернулась к нему спиной, пока он вытирался и одевался!
Прихлебывая кофе, Огастин приготовил яичницу с беконом, и домик наполнился еще более приятным ароматом. Ели они не спеша, держа тарелку на коленях; покончив с едой, вытерли тарелки хлебом и съели его тоже. Огастин не вызвался сразу проводить Ри домой (хотя дождь и прекратился), они сидели у лампы и болтали, наслаждаясь обществом друг друга, снова наконец вдвоем, как в ту пору, когда «стая» еще ничего не знала о нем и их одиночество не было нарушено. Говорили они о всяких пустяках, не имеющих значения, только не о предстоящем расставании (хотя она, конечно, знала, что он завтра уедет). Зато имело значение это слияние двух голосов воедино, это ощущение, что на свете нет никого, кроме него и ее, и что нет такой силы, которая была бы способна разрушить чары. Совсем как в те времена, такие далекие, что, казалось, с тех пор прошли сотни лет, когда они вместе забирались в расщелины скал, точно двое барсуков, решивших устроить себе там нору.
