Вот его же: пьяный Геркулес с вакханками. Один только Рубенс, смелою кистию своею, может написать огромного Геркулеса и заставить его балагурить с полупьяными красавицами. Смуглый козоногий Сатир, гуляющий в этой же пирушке, любуется своею кружкою и странною улыбкою смешит и собеседников и зрителей.
Вот кухня. Сам Рубенс, бледный, сухощавый, с острыми глазами, - в виде повара; а третья жена его, полная, свежая, румяная, - в виде кухарки - придает вкус блюдам, готовя их своими белыми руками.
Иногда трагики пишут мелкие стихотворения, которые нравятся какою-то особенностию. В живописи бывает то же. Рубенс, будучи посланником в Испании, вздумал нарисовать вид окрестностей Эскурияла. Но кисть его не умеет рисовать улыбающейся природы. Деревья без зелени, луга пасмурные, горы угрюмые, и туман, дымящийся в воздухе. Говорят, что эту картину рисовал Рубенс; какое ж ее достоинство? - То, что всякий испанец, видевший ее между тысячью других, восклицал: "Вот наш Эскуриял!" Так верно умел снимать Рубенс!
Но положим, что он видел Эскуриял, и потому так верно нарисовал его. Где ж, скажите, мог он видеть, как Нептун усмирял бунтующие ветры на море? Разве не срисовал ли он этого с превосходнейшего древнего живописца - Вергилия? Посмотрите, посмотрите, как страшно волнуется море! Как сердиты волны: они ревут, шумят; одни других теснят, гонят, поглощают!.. Как пышат и бесятся кони Нептуновы, запряженные в огромную морскую раковину; как крутятся вихрями пески, камни и чуды морские! Ух! Как всколыхались эти пенистые волны; кажется хотят выплеснуть и затопить нас всех. Черная пучина ярится, и корабли, урча и клокоча, со щеглой поглощает. А ветры так свистят, так дуют, что кажется, скоро сорвут и унесут картину; но Нептун здесь! Он грозно потрясает трезубцем, и свирепость укрощается, и морские красавицы оставляют подводные пещеры свои, чтоб посмотреть на свет, а тишина улыбается сквозь разодранные тучи. Воображение любуется этою бурною картиною, но жалеет, что она стеснена рамами: это то же, что прекрасный стройный мужчина одет в короткое и тесное платье. Восколебавшиеся волны, кажется, ударяют в рамы, ропщут, шумят и просят пространства, которого в картине недостает. Впрочем, она лучшая из всех Рубенсовых в этой галерее. Смелость кисти и удивительное подражание природе суть печатию творческого духа этого живописца.
Вот и Жорданса, воспитанника Рубенсова, Симеон во храме. Тотчас видно, что он не Рубенс; но какова голова у Симеона, воздевшего очи горе, как хорошо она нарисована, с каким выражением, то вряд и сам Рубенс нарисовал бы такую.
