— Я знаю, чей! — выкрикнула Марилэйн, поднимаясь на ноги. — Я видела, как ты на него уставилась во время Конклава! Ты стоишь на краю пропасти, Гвендолен Антарей.
— Это правда? — медленно спросил Кэссельранд, и теперь уже все остальные невольно отвернулись, не в силах выдержать его взгляда. Зато Гвендолен перестала ерзать на подоконнике, подняла лицо и обвела всех неожиданно ясным взглядом.
— Ты слишком увлеклась чужими взглядами, Лэйни. Наверно, из-за этого переврала половину речей на Конклаве. Не напрасно у бедняги губернатора было такое растерянное лицо — он, похоже, не улавливал смысла того, что ты говоришь.
— Это правда? — повторил Кэс, останавливая жестом открывшую рот Марилэйн.
— То, что Лэйни предпочитает внимательный осмотр присутствующих своим прямым обязанностям? Так она вроде сама только что призналась. По-моему, она говорила о чьих-то взглядах для отвода глаз, дабы убедить нас, что рассматривала всех исключительно выше пояса.
— Не морочь мне голову! Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю.
Гвендолен чуть пожала плечами. Беспокойство, терзавшее ее все утро, внезапно ушло, словно она наконец-то сделала выбор.
— Прости, Кэс, — сказала она тихо и твердо, оставив издевательскую интонацию. — Но я не понимаю.
— Тогда зачем ты остаешься в Тарре?
— Мне нравится здесь летать. Луна очень красивая.
— И ради прекрасного полета ты готова побираться или торговать собой? Ты помнишь, надеюсь, что тебя исключили из таррской гильдии?
Гвендолен еле слышно вздохнула и прислонилась к косяку окна. На фоне бьющих в комнату солнечных лучей ее профиль казался совсем черным и производил странное впечатление — вздернутый носик и припухшие как у ребенка губы, также совсем по-детски упрямо сжатые.
— Не сомневаюсь, что размышляя о моем будущем, ты разумно оценивал мои возможности и хотел только добра, — сказала она по-прежнему ядовито. — Но я, к сожалению, несколько поторопилась, и нашла гораздо более грязное и недостойное занятие.
— И какое же?
— Переписчицей в канцелярии Герминарда. Очень удобно списывать бумаги концессии с эбрского сразу на круаханский. Перспектива двойной экономии — и бумаги, и лишней должности толмача. Только это могло раскрыть тот кошелек, что болтается в груди здешнего казначея вместо души.
— То есть ты давно все решила?
— Почему давно? Два дня назад.
Кэссельранд медленно поднялся с кресла. При дневном освещении было особенно хорошо видно, что одно плечо у него заметно выше другого, и движения скованы.
