— Есть у меня одна смутная догадка. Мне рассказывали, будто незадолго до смерти ваш брат весьма сурово раскритиковал одну книгу, и вот недавно мне случилось тем же манером перейти дорогу автору того самого труда.
— Неужто и вы столкнулись с господином по имени Карсвелл?
— Именно с ним.
— Тогда мне все ясно, — сказал Генри Харрингтон, откинувшись на спинку кресла. — И я считаю необходимым добавить к сказанному кое-что, связанное с этим Карсвеллом. Будучи большим любителем и знатоком музыки, мой брат часто посещал в городе концерты. Вернувшись с одного из них — дело было за три месяца до его кончины — он показал мне программу, какие всегда имел обыкновение сохранять, и сказал: «Знаешь, я чуть не остался без программы, должно быть где-то уронил. Искал и в карманах, и под сиденьем, и невесть где, но так и не нашел, а выручил меня сосед. „Возьмите, — говорит, — мою, мне она все равно больше не нужна“. Отдал вот эту и вскоре ушел. Я его не знаю: плотный такой, гладко выбритый господин. Конечно, я мог и сам купить новую, но было бы обидно тратиться лишний раз, а эта досталась мне даром».
Он вроде бы был доволен, но сам говорил, что в гостинице плохо спал, да и по дороге чувствовал какую-то тревогу. Тогда я многого не понимал, но теперь мысленно свожу все воедино. Вскоре после этого, просматривая программы и раскладывая их по порядку, чтобы отдать в переплет, он, дойдя до той самой (на которую в первый раз я, признаться, едва взглянул), обнаружил вложенный в нее клочок бумаги с весьма аккуратно выведенными черным и красным некими странными письменами, как мне показалось — рунами. «Э… — сказал брат, — а ведь это, должно быть, принадлежит моему соседу. Забыл, наверное, в программе, а теперь найти не может. Надпись скопирована очень тщательно, возможно, она для него важна. Надо бы вернуть, но я не знаю ни имени, ни адреса».
Мы обсудили этот вопрос и сошлись на том, что подавать объявление, пожалуй, не стоит: вскоре брат снова собирался на концерт, и я посоветовал ему поискать этого джентльмена в зале. Стоял прохладный, ветреный летний вечер, мы сидели у камина, а листок бумаги лежал рядышком на книге. И тут — возможно открылась дверь, хотя я этого не заметил, — повеял ветерок, почему-то на удивление теплый. Поток воздуха подхватил бумажку: она полетела в камин, а поскольку была легкой и тонкой, то мигом обратилась в пепел.
«Ну вот, — сказал я Джону, — теперь тебе ее уже не вернуть». Брат с минуту молчал, а потом вдруг буркнул: «Сам знаю! Нет надобности без конца об этом талдычить».
